– Он сказал, что в больнице умерла его мать.
– Это правда, и пусть ее душа обретет покой. Но сейчас клиники не такие, как в те времена.
– В какие времена? Когда она умерла?
– В восьмидесятых.
– О господи, совсем недавно.
– У нее были большие проблемы, Бабочка.
– Что случилось?
– Она тоже болела. Мы пытались ей помочь. Пытались защитить честь семьи, как хотела бы она сама. Однажды я все тебе расскажу, Бабочка, и ты меня поймешь.
– То есть она умерла не своей смертью.
– Умереть с честью – это часть природного замысла.
– Комори, мне кажется, что Джей хочет умереть.
– Тогда не следует ему мешать.
– Я запуталась, – сказала я. – Смерть – не единственный выход. Нужно поискать способ вылечить Джея.
– Природа дала нам способность принимать жизненные решения, и мы выбираем достойную смерть, Бабочка. Это бывает нелегко для тех, кого мы покидаем, но мы должны поддерживать их, в то время как они выказывают уважение к нашей памяти о них.
– Честное слово, я не понимаю, о чем ты говоришь.
– А по-моему, понимаешь, Бабочка. У тебя дар понимания. Смерть – одна из стадий жизненного цикла. Умение выбирать смерть, даже в самой трудной ситуации, – это часть искусства жить.
– Значит, мы должны предоставить Джею страдать и, возможно, умереть, или ты считаешь, что он должен совершить сэппуку?
– Я хочу, чтобы ты кое-что отнесла ему, – произнесла Комори.
Она медленно поднялась и подошла к шкафу, из которого извлекла узкий предмет длиной примерно в фут, завернутый в шелк. Я знала, что это такое, и на мгновение у меня закружилась голова, а в животе закололо. Комори протянула мне сверток и поклонилась.
Я навещала Джея каждый день в течение следующих двух недель и приносила ему виски (больше он ничего не просил). Он все время ходил в пижаме, от него пахло спиртным и немного мочой, начала отрастать редкая бородка, лицо исхудало. Но отчего-то мы то и дело смеялись сквозь слезы – безумно и хрипло. Порой казалось, что он пошел на поправку. Но Джей не хотел выздоравливать.
– Я хочу ее прочувствовать, Бабочка. Хочу погрузиться глубже.
Он сосредотачивался на своей душевной боли, лелея собственное отчаяние, но единственным эффектом было то, что он тупел, и все усилия ни к чему не приводили. Я служила для Джея проверкой в реальных условиях, способом измерить глубину падения. Он ослабел и постоянно дрожал. Руки и ноги у Джея были покрыты синяками и тонкими порезами. Он перестал есть и, насколько я понимала, пил только кофе и виски.
