В тот день Хаджи-Мурат отъехал на коне от своего села Зилга по краю кукурузного поля со стороны села Даллаково, откуда слишком часто предпринимались набеги.
Когда-то в горах, в древнем аланском ущелье было пять сёл и одно из них – Даллагкау, что означало «нижнее село». Осетины оттуда ушли за Терек, а туда зачастую отовсюду сбегались абреки, перемешивались, и это уже были другие люди.
Они тоже однажды покинули ущелье Джейрах, чтобы вместе с селом уйти на плоскость. Село ушло с названием, изменённым на свой лад.
И теперь на кукурузных полях Зилга слишком часто обнаруживала себя засада с той стороны.
Засада для зилгинцев дело обычное, и Хаджи-Мурат ожидал, что там несколько человек, но на этот раз оказалось двое. Наставили ружья, заставили поднять руки. Кричат – лошадь давай!
Убив одного, он соблюдал кавказский этикет, не тронув второго.
А тот, как только увидел друга мёртвым, завопил, сваливая всё на него, безгласного: «Ей-бог, мой не виноват, он мне сказал!», после чего Хаджи-Мурат вынес ему убийственный приговор:
– Ты предал своего товарища!
И сделал рукой знак погрузить мертвеца на его же коня и отвезти туда, откуда они пришли – в Даллаково.
Сам же поскакал в Зилгу.
Дома он переоделся, надел бешмет из домотканого белёного сукна, на пояс под ним прицепил лимонку, протянул петлю от чеки в ложный карман с тем, чтобы в любой момент мгновенным и точным движением продеть в эту петлю палец.
Больше никакого оружия с собой не взял и отправился в Даллаково, потому что покойника должны были похоронить до сегодняшнего заката.
В селе, сориентировавшись, где похороны, он сошёл с коня и продолжил путь пешком. Перед домом привязал коня к дереву и вошёл во двор, заполненный людьми.
Увидев ряд сидевших старейшин, он выделил верховного по самой большой седой бороде, и направился к нему по центру, обогнув покойника.
Подойдя, он соблюдал этикет, который хорошо знал от самих ингушей по службе в Дикой дивизии. И Коран знал, и все ингушские законы тоже знал.
Слегка склонив голову, он выражал на их языке сожаление по поводу смерти человека. Тени сомнений не было у старейшины, принимавшего соболезнование.
И тут он встретился глазами с тем, кого отпустил накануне. Тот стоял за спиной старейшины и смотрел на него в упор.
Хаджи-Мурат знал, что пока он говорит, никто не посмеет его прервать в соответствии с кавказскими традициями.
Палец замер и приготовился к последнему бою, когда всё здесь взлетит вместе с двором, собравшимися и их покойником, со старейшинами, сидевшими полукругом, и трусливым гяуром из засады, который предал своего разбойного товарища.
