И на всю жизнь унесла в себе этот образ: я – на коне и два старика, непонятно откуда взявшихся, оторванных от всего вокруг, существовавших в этот момент для того, чтобы заметить меня и благословить за то, что проношу мимо них нечто необычное для их созерцания мира.
Мне свойственен бурный восторг от жизни, но ни один момент моей последующей жизни не приблизится по знаковой сути к этому мигу! Возможно, вся история с моим пребыванием в том краю была послана Богом для этой встречи.
Из-за своего восторга я не поняла этого тогда, это наступит позднее. Через много лет я вспомню благословение старейшин как знак свыше, на который стану ориентироваться, сверяя свои чувства и степень значимости моего участия в том или ином событии.
Второй знак после моего имени – Аланка, он будет проявлен в тот момент, когда я буду сидеть в центре Европы, в зале брюссельского международного конгресса миролюбивых сил – одна, уже развесив по стенам фотографии со следами насилия над южными осетинами, их расчленёнными телами и мёртвыми детьми – и обречённо ждать появления посланцев тех, кто учинил это.
Вот тогда толкнёт моё сердце Миг-Моей-Юности, и далеко в поле на одинокой скамейке я увижу тех стариков, Бог знает с каких времён, с каких эпох сидевших там, они снова встанут, приветствуя меня и благословляя, ещё не знаю, на что. И я твёрдо скажу себе – на этот день! – и останусь, внешне спокойная, ожидать, что же будет дальше.
И Бог спасет меня – безумный президент в последнюю минуту не выпустит из тбилисского аэропорта сорок своих посланцев, ранее заявленных для участия в конгрессе!
А тогда, по окончании короткой, как вспышка света, встречи, я крепко сжала коленками бока лошади, физически ощущая восторг души и тела, и послала её, как учил отец – шенкелями, вперед, туда, где не ожидал меня загадочный и строгий предводитель села с петербургской бледностью.
По длинной улице, спрашивая у сельчан, я подъехала, наконец, к дому моего героя. Он вышел, и картина – я верхом на коне – ужасно развеселила его.
Смеясь хорошим смехом, он взял поводья, завёл нас с конём во двор, громко позвал сестёр, их оказалось две и обе по виду старые девы. Он строго и торжественно велел “принять гостя, напоить и накормить коня”, и тут же решительно отправился прочь со двора, даже не спросив, зачем я приехала.
И в гордой посадке на коне я оставалась чем-то маленьким пушистым без названия, вызывающим только улыбку или веселый смех! Это не было горем, это было занудством тоски, когда ничто извне не удивляет, не ослепляет – сколько же ждать чего-то невиданного, сколько?!
