— Уж чего здоровее! Сам погляди: как щеку-то надуло.
Пану судье пришлось поднять голову, чтобы убедиться в показании.
— Бывает и здоровее: скулу не своротил, — сказал он. — Так вот что, сынку: отплати ему тем же, да чур, скулы не повреди. А ты, сынку, не отворачивай морды-то, не то не в счет.
Против приговора судьи в таких маловажных спорах не было апелляции, и оба судящиеся подчинились его решению беспрекословно. Канцелярия огласилась звонкой пощечиной. Ответчик слегка пошатнулся, но устоял на ногах.
— Ну, вот и добре, — сказал Брызгаленко, принимаясь опять за перо. — А теперича с Богом! И на-предки чтобы по таким пустякам не беспокоить начальства!
Те отвесили по низкому поклону и, взявшись под руки, вышли вон.
— А ты, пане, подписываешь, не читая? — не утерпел Курбский выразить свое удивление.
Судья только отмахнулся пером.
— Пытался читать, да хуже! Кто писал, тот и отвечай.
В это время вошел и сам начальник канцелярии, Мандрыка.
— Что угодно еще твоей милости? — спросил он Курбского. — Али в договоре у нас не все указано?
— Нет, я по своему делу, — отвечал Курбский. — Хотелось мне узнать у тебя, пане: с Волыни на Москву большой тракт ведет мимо каких городов?
Пан писарь тонко усмехнулся, а затем ответил с притворным вздохом:
— Белгород от твоего тракта в стороне останется! Курбский слегка покраснел и насупил брови.
— О Белагороде я, кажись, не спрашивал.
— А я так чаял, прости, что как ты после отъезда дочки Самойлы Кошки зело затуманился…
— Об ней я не тревожусь, — сухо перебил Курбский, — при ней и родитель ее, и Савка Коваль. Нужно мне знать про Новгород-Северский…
— А у тебя там сродственники?
— Не то, чтобы.
— Так тоже сердечушко по тебе разрывается?
— Точно уличенный в самых затаенных своих чувствах, Курбский вспыхнул до ушей.
— Да мне и знать-то вовсе не для чего… — пробормотал он и без поклона удалился.
На что ему, в самом деле, знать наперед, суждена ли ему еще встреча с той, которая ему на свете всех дороже? От судьбы своей все равно не уйдешь.
И гнал он от себя мысль о будущем; но иная мысль что муха: как привяжется, так гони, не гони — вьется около тебя, не дает покою, да и все тут!.. Разве пойти, Данилу проведать?
На дворе уже стемнело, и на сечевой площади пылало несколько костров, вокруг которых шло свое пирование. Но оно утратило уже прежнее оживленье: беседа шла вяло, костенеющим языком, песни пелись нескладно и обрывались зевотой или просто оттого, что поющий падал без сознания и засыпал мертвецким сном. В поисках за Данилой Курбский переходил от костра к костру и не раз должен был шагать через таких живых мертвецов.
