Сын атамана | страница 2

Данило слушал своего юного товарища с самодовольной усмешкой, так ловко сбивая при этом своим малахаем пушистые головки степных цветов, точно то были головы проклятых нехристей-татар или турок. В это самое время с хищным криком взмыл в вышину ястреб и с распростертыми крыльями повис в воздухе, высматривая себе внизу живую добычу.

— Постой, разбойник! — сказал Данило, сорвав с плеча мушкет и, насыпав на полку пороху, нацелился в хищника.

Грянул выстрел, и ястреб, раненный насмерть, полетел стремглав со своей вышины. Но распластанные крылья дали ему боковое спиральное направление. Не успел товарищ Данилы отдернуть назад своего аргамака, как падающая птица со всего размаха задела коня крылом по морде, а затем с шумом хлопнулась ему под копыта. Горячий конь, навостривший только уши при звуке знакомого ему ружейного выстрела, не ожидал такого нападения с вышины и шарахнулся в сторону. Хозяин его усидел в седле. Но сам аргамак оступился одной ногой в глубокую яму, а когда сгоряча разом выдернул ее оттуда, то шибко захромал.

— Ах, ты, бисова птица! Чтоб те мухи съели! — от-ругнулся запорожец и соскочил наземь. — И угораздило ж какого-то дурня овражка вырыть себе тут норку! Дай-ка, княже, осмотреть мне ногу твоего Вихря.

Взяв в руки ногу Вихря, Данило стал бережно ее ощупывать. Конь нервно вздрагивал и дергал ногой.

— Ну, что, Данило? — спросил молодой князь. Тот снял шапку и всей пятерней почесал в корне чупрыны.

— Ишь, грех какой!

— Вывих, что ли?

— Вывих, да такой, что не токмо слезть тебе надо будет, а навсегда, почитай, распроститься с твоим добрым конем.

Юноша тотчас также спешился и к горю своему должен был убедиться в справедливости слов запорожца.

— Что же нам теперь делать с ним, Данило? — уцавшим голосом спросил он, гладя бедного коня по роскошной гриве.

— Да взять пистоль и пристрелить. Что уж больше?

— Ни за что! — вскричал молодой владелец аргамака, и на глазах у него навернулись слезы. — Может, он еще оправится…

— Не надейся, княже. Никакой знахарь такого вывиха не вправит. Коли у самого тебя рука на любимца своего не подымается, то я его за тебя прикончу…

— Нет, нет, Данило! Пускай живет себе на покое, доколь не помрет своею смертью.

— Эх, Михайло Андреевич! Очень уж ты сердоболен. На кого же мы его здесь в степи оставим.

— А не будет ли на пути у нас поселья какого? Сдать бы его на руки добрым людям…

— И впрямь ведь! Есть хоть и не мирское поселье, так монастырь — православный монастырь, Самарская пустынь, запорожский наш Иерусалим.