– Мы даем сотрудникам все, что они пожелают, – говорил Брюстер.
– А лыжи?
– Здесь неподходящий климат. Желающих мы посылаем в лыжную школу «Бит Боулдер» на озере Хармони. Там обучают по лучшему методу – «натюр текник».
– Это здорово, – сказал Римо, которому пришла в голову мысль, не грандиозную ли «панаму» организовал Нильс Брюстер, самую кипучую видимость деятельности двадцатого века?
Но сегодня – шахматы. Пухлый человек с глазами навыкате и нервными пальцами заканчивал партию с седовласым великаном, нависавшим над шахматной доской, словно тяжелоатлет, склонившийся к штанге перед рекордной попыткой.
Пухлый – доктор Джеймс Рэтчетт, гомосексуалист в мантии, играл против иезуита, любителя «миссионерской» позиции.
Рэтчетт заметил Римо и ткнул в его сторону тонким пальцем.
– Кто это такой?
Он, судя по всему, пытался отвлечь отца Бойля от игры, поскольку шахматные часы отсчитывали время, отведенное на ход священника.
– Новый сотрудник по безопасности, – прошептал Брюстер.
– А, наш новый герой, – съязвил Рэтчетт.
– Ш-ш-ш-ш-ш, – сказал Брюстер, прежде чем Римо успел раскрыть рот.
– Вы ирландец, как и покойный мистер Маккарти?
Римо промолчал и посмотрел на доску.
В свое время его научили играть, но шахматы он не любил. Да и учили-то его не для того, чтобы разбираться в хитросплетении ходов, не для развития необходимой в шахматах способности концентрировать внимание. Главное – понять: каждый ход меняет ситуацию на доске. В жизни люди склонны забывать о том, что их поступки непременно что-то изменяют. Любой план, если хотите его выполнить, должен быть гибким.
Шахматы научили Римо наблюдать. Осмотревшись, он заметил любителя карате, на этот раз – в одежде, пристально наблюдавшего за Римо. Был и еще один заинтересованный наблюдатель – человек в черном костюме и темном галстуке. Как Римо потом узнал, это был тренер по шахматам.
– Я задал вам вопрос, полицейский, – сказал Рэтчетт. – Вы ирландец, как и покойный Маккарти?
– Ш-ш-ш-ш-ш! – сердито прошипел Брюстер, обращаясь к хранящему молчание Римо.
– Отвечайте, когда к вам обращаются! – потребовал Рэтчетт, раздраженно вертясь в кресле.
– Не думаю, что я ирландец, – сказал Римо невыразительным тоном, которым пользовался, чтобы отвязаться от назойливых вопросов и тех, кто их задает.
– Вы не думаете, что вы ирландец. Не думаете! Вы что же, не знаете, что ли? А я-то всегда считал, что все ирландцы прекрасно знают, кто они по национальности. В противном случае, с чего бы этим милашкам становиться или полицейскими или священниками? Я, кстати, как раз играю со священником.
