Он отправился к себе в комнату и разложил на большом дубовом столе бумаги, которые достал из привезенного с собой «дипломата» крокодиловой кожи.
Прежде чем сесть, он снял свой серый в тонкую белую полоску пиджак, аккуратно расстегнул манжеты с монограммой и завернул рукава рубашки; затем расстегнул воротник, осторожно снял шелковый галстук в черно-красных тонах и повесил его на вешалку поверх пиджака. Пиджак он убрал в один из огромных, изготовленных из настоящего кедра полированных шкафов.
Затем он включил свет – зажглась убранная в деревянные панели люминисцентная лампа – и снял колпачки с двух толстых маркеров, черного и красного. Красным он собирался писать возможные пункты плана, а черным – вычеркивать их, если решит, что они не сработают.
Де Жуан поднес красный фломастер к губам и выглянул в окно на оживленную улицу, утопавшую в ярком солнечном свете позднего утра, после чего набросился на пачку чистой белой бумаги, словно орел, выследивший мышь, которая имела неосторожность выйти на открытое место.
Когда он вновь поднял глаза, солнце исчезло. Небеса потемнели, и он осознал, что день уступил место вечернему сумраку.
Корзина для бумаг была переполнена скомканными листами. Поверхность стола выглядела так, словно на него опрокинули содержимое корзины.
Перед де Жуаном лежал лишь один аккуратно расправленный лист. На нем большими красными буквами было написано всего одно слово: ИНФИЛЬТРАЦИЯ.
Когда он вновь появился в гостиной, там уже сидела дюжина гостей. Это были преимущественно мужчины среднего возраста в строгих костюмах-тройках с цепочками на жилетах – свидетельством университетского образования, прямых брюках и до блеска начищенных кожаных туфлях, которые так ценятся деловыми людьми – они могут позволить себе любую обувь по собственному вкусу и постоянно покупают ту, к которой привыкли с детства.
Все встали, когда он вошел.
Дядюшка Карл тоже поднялся с кресла возле окна.
– Господа, наш вождь, Жан-Луи де Жуан.
Двенадцать мужчин медленно опустились на колени.
Де Жуан вопросительно посмотрел на дядюшку Карла, чтобы тот отдал приказ встать, но дядюшка тоже встал на колени и склонил голову перед де Жуаном.
– Имя Уктута не может быть осквернено, – заявил де Жуан, – ибо оно священно и выше тех оскорблений, которые может нанести ему человек. Но Уктут взывает к нам принести в жертву тех, кто осмелился прикоснуться к нему грязными руками, и мы, представители народа актатль, эту жертву ему дадим. Я клянусь – мы все в этом клянемся. Нашей честью и нашей жизнью. – Он помолчал. – А теперь встаньте.
