Нужно было выходить.
За дверью Ивлева ждала пара немногословных охранников в чёрных костюмах. «А ведь бодигарды совсем не изменились».
— Володя, нам пора… — начал было Ивлев и попытался постучать в дверь соседнего номера.
— Господин Николаев не приглашен на ужин, — преградил ему путь один из верзил и тут же добавил, заметив неприязненный взгляд Ивлева: — Но ему подадут еду сюда. Следуйте за нами, господин полковник.
«А о звании моём вы не осведомлены — и это хорошо». За тридцать три года Ивлев так и не получил повышения, так и остался вечным подполковником. Клён следовал правилу: держи друзей близко, а врагов — ещё ближе.
Такими «близкими врагами» были он, Ивлев, и полковник Пётр Смирнов, который не смог стерпеть того, что во время бункерной Революции его деда не просто отстранили от власти, но пренебрежительно отодвинули в сторону.
Смирнову было двадцать пять лет, и он уже был полковником, хотя умом не сильно отличался от своего деда[11]. И если его отец, Василий, был осторожен и в политику предпочитал не лезть, то молодой полковник активно заигрывал со всеми радикалами анклава. Смирнов-младший считал, что Клён зажился и на старости лет сошел с ума, благо что этому идиоту хватало ума не высказывать своих мыслей вслух. Внук тыловой крысы, которая всегда сидела на снабжении и отсиживалась по тёплым кабинетам, тыря ценное снаряжение и припасы, а как только ей наступали на хвост — бежала жаловаться начальству.
Ивлев зло стиснул зубы, вспоминая старого начальника. Ему было совершенно непонятно, зачем Клён продвигает амбициозного и ненадёжного Смирнова. Но, хорошо изучив за последние годы управляющего анклавом, предполагал, что это неспроста: скорее всего, полковнику уготована участь тех нескольких ростовщиков, которых повесили. Что до него самого, то он не собирался вмешиваться или предупреждать Смирнова об опасности. Как говорила его покойная матушка: «Большие знания — долгие печали!»
Занятый такими мыслями Ивлев и не заметил, что уже стоит посреди роскошного, отделанного деревянными панелями лифта. Лифт, издав раскатистый симфонический сигнал, распахнул свои двери.
Перед глазами Ивлева предстал огромный банкетный зал, в центре которого находились пять бронированных колпаков-витрин. Вокруг витрин были расставлены несколько столов с яствами, стульев не было. Всё это больше напоминало шведский стол на каком-то курорте, чем респектабельный ужин. Интерьеры были роскошны, но вот блюда… Рацион оказался крайне сомнителен и скуден. Тут и там бегали лакеи, которые раздавали гостям небольшие керамические чашки, разливали супы и похлёбки, разносили спиртное.
