— Безобразим? — Нарочито строго вопросил Аллан, поставив девочку на ноги, и убедившись, что ущерб от «полета» ограничился мусором и царапиной на щеке.
— Работаем. — В тон ему ответила беловолосая, смерив Кователя царственным взором. Ни малейшего трепета перед одним из Великих. И то славно, — сыт уже благоговением по горло…
— И над чем же, дитя мое, ты работаешь на дереве? — Решил подыграть Аллан. Девочка протянула айнуру мятую бумагу. Взглянув на рисунок, Кователь надолго замолчал, бережно разглаживая лист, и цепко отмечая мельчайшие детали. Фэйниель примостилась рядом. Лицо — вежливо-непроницаемая маска, хоть статую с нее ваяй, только глаза поблескивают от нетерпения.
— Занятно, — выдал, наконец, Кователь, хитро прищурившись, — а из чего делать прикажешь? Из золота с алмазами?
— Еще не хватало, — фыркнула девочка, — металл белый нужно. А камень — опал, я у Тинвель в кольце такой видела, ей Владычица Инид на свадьбу подарила.
Аллан довольно хмыкнул, — то кольцо делал он. У юной нолдэ[7] редкостный дар… И не развивать его — настоящее преступление.
— А хотела бы ты учиться у меня? — Глядя в широко распахнутые темно-серые глаза, Кователь не сомневался в ответе.
Прохожие на широких мостовых Тириона изумленно косились на почтившего город своим присутствием Владыку и гордо вышагивающую рядом с ним Фэйниель…
…Вэридэ Элинхоару Н'лайрэ, Королева Древних, прекраснейшая из айнуров, примеряла новое ожерелье, дар Кователя. Огромное, во всю стену покоя, зеркало послушно отразило уложенные в высокую прическу серебристые волосы, искрящиеся при каждом повороте серебристое платье, переплетение матового серебра и туманно-переливчатых камней на безукоризненной шее. Темно-синие глаза сверкали ярче самоцветов в ожерелье. Да, Аллан превзошел сам себя. Или это придумала его новая ученица? То маленькое уродливое существо? Бедное дитя…
* * *
Платье, лежавшее на столике, словно просило: «примерь меня». Чудесное платье, белое, искусно расшитое цветами и травами по горловине и подолу, с узкими рукавами и струящейся юбкой. Я задумчиво погладила мягкую ткань и усмехнулась. Так вот на что намекала мачеха, многозначительно улыбаясь и делая страшные глаза, когда шел разговор о Празднике Урожая[8]. Отец стойко отмалчивался, братцы деловито очищали тарелки: Нолофинвэ — демонстративно не прислушиваясь к «женской болтовне», Арафинвэ, по своему обыкновению, витая в облаках. Вряд ли наше златокудрое «сокровище» замечало, что именно ест. В голове маленького паршивца вызревала очередная душещипательная баллада. Убила б за такие песни! Его же лютней.
