Установить строжайшее наблюдение за Лермонтовым и доносить мне обо всем.
Полковник. Слушаю-с, ваше высокопревосходительство. (Хочет уйти.)
Бенкендорф. Постойте! А вы знаете, батенька, что такое эпиграмма?
Полковник. Обидные стихи, ваше превосходительство.
Бенкендорф. То-то, что обидные. Эпиграмма – это, милый мой, заступ, которым беспокойный человек сам себе роет яму. Попади она в руки обиженного, да будь этот обиженный человеком чести – и готово. Тут уж нам с вами делать нечего, а только ждать благоприятного результата. И без нас дело сделают. Понятно?
Полковник. Вполне понятно, ваше высокопревосходительство.
Бенкендорф. А то все учишь вас, учишь, а толку на ломаный грош. Ступайте. А эпиграммы Лермонтовские припасите, – этот красный товар вам всегда пригодится.
Картина четвертая
Комната Лермонтова в доме бабушки в Петербурге. Ранняя осень. Утро. Окна открыты настежь. В комнате много старинной мебели и картин. Необыкновенная чистота и вместе с тем легкий беспорядок. Раскрытые книги брошены на диван, рядом с кавказской шашкой. На письменном столе среди бумаг – недопитые стаканы с вином. Ветер сдувает со стола листки со стихами.
Лермонтов сидит на подоконнике. По комнате из угла в угол ходит Столыпин.
Лермонтов (напевает)
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила.
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Столыпин. Да, Миша. Смерть Одоевского должна, наконец, тебя образумить. Погоди, перестань петь хоть на минуту.
Лермонтов перестает петь.
Когда погиб Пушкин, ты своими стихами убил Дантеса и весь высший свет вернее, чех, пулей. (Берет кавказскую шашку, вынимает ее из ножен и рассматривает клинок.) Стихи твои острее этой стали.
Лермонтов. К чему ты все это говоришь мне, Монго?
Столыпин. Не разменивайся на борьбу со светом. Не поступай опрометчиво. Я знаю не хуже, чем ты, что Россия страшна, что ее засекли на конюшнях и в казармах, что несправедливость стала единственным законом управления, что нищета сделалась непрестанным состоянием простого народа. Пиши! Твой голос растопит слезы если не у нас, то у потомков наших. Ты веришь в будущее счастье России?
Лермонтов. К сожалению, верю, Монго.
Столыпин. Ну вот – готовь его. Готовь сердца человеческие к восприятию справедливости и благородства.
Лермонтов (напевает)
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила….
Столыпин. Перестань. Что толку, если тебе заткнут рот за насмешки, когда ты в полной силе сказать слова бессмертные.
