— К чему так много говорить, и так все ясно.
Когда Долгоруков предложил ему высказаться, он бросил коротко:
— Le président, sans phrases! [7]
— Вот самое убедительное заявление, которое я слышал! — подхватил Пестель.
— Президента — и больше не о чем говорить!
Все четырнадцать присутствующих согласились с предложением Пестеля. Было постановлено: сообщить всем управам решение Коренной управы — в России должна быть республика.
Теперь предстояло решить не менее важный вопрос: каким путем установить в России республиканское правление, на каких основах должна существовать российская республика? Надо было решить, как действовать.
На следующий день члены Коренной управы собрались на скромной холостой квартире Ивана Шипова в Преображенских казармах.
Съехались, правда, не все: не было Глинки, Толстого, Колошина и Тургенева, поэтому собрание не могло считаться официальным.
Первым на заседании выступил Никита Муравьев. Доказывая необходимость установления республики путем государственного переворота, он говорил;
— Республика сама собой не явится — ее надо добиваться, и единственным средством ввести в России народное правление может быть только цареубийство.
Муравьев сам не ожидал такого эффекта своих слов: Долгоруков побледнел и замахал руками, не находя слов.
— Это сумасшествие! — произнес он наконец. — Если вы доведете подобное мнение до всех членов союза, то общество развалится. Благоденствие через цареубийство — это безумие!..
— Это необходимость, — перебил его Муравьев. — А безумие — оставить в живых монарха, лишенного самодержавной власти. В стране очень много людей, в которых он найдет поддержку; отсюда родится междоусобие.
Долгоруков встал и прерывающимся от волнения голосом произнес:
— Поймите же, если для вас спасение России только в революции, то, убьете ли вы его или нет, в стране все равно вспыхнет анархия.
— Нет, не вспыхнет, — вмешался Пестель. — Надо создать временное правление, обличенное полной властью, подобно якобинскому Комитету общественного спасения, и надо, чтобы оно твердой рукой пресекало всякую попытку реставрации.
— Уж не вы ли метите в Робеспьеры? — зло спросил Долгоруков. — Нет уж, господа, увольте. Я не пойму, где нахожусь, — это какой-то якобинский клуб времен террора.
Слова «якобинский», «Робеспьер», «террор» смутили членов управы. Пестелю и Муравьеву единодушно стали возражать; все находили, что цареубийство приведет к анархии и гибели России. Доспорились до того, что стали переходить на личности. С заседания расходились, так и не договорившись.
