Оглушительно пели звонки, и по длинным школьным коридорам проходил, спеша на урок, Виталий Макарыч, заведующий учебной частью и преподаватель истории, самый уважаемый и самый любимый человек в школе.
Агата тоже работала в школе — преподавала арифметику у самых маленьких.
За какие-нибудь три недели она изменилась просто на удивление. Она очень пополнела, похорошела и снова стала похожа на ту Агату, которую Коля знал до отъезда в эвакуацию, — румяную, сильную и веселую. Малыши, встречая ее на школьном дворе, кидались к ней с разбегу, как когда-то Коля, и она, схватив их за бока, поднимала высоко в воздух.
Настя поправлялась медленно и вначале оставалась в комнате у Агаты просто потому, что ее опасно было перевозить куда-нибудь в другое место. Молчаливая, тоненькая, она лежала на кровати, почти не двигаясь, и смотрела в окошко, никогда ни о чем не спрашивая. Когда она поправилась настолько, что могла ходить, она вдруг объявила, что уходит в домик на Серебряном острове.
Агата ужаснулась:
— Как же ты там будешь жить одна?
— Ничего, — ответила Настя, — я привыкла.
Когда об этом узнал Виталий Макарыч, он очень рассердился и, конечно, никуда ее не пустил. Тут неожиданно ему пришлось выдержать настоящее сражение с Архиповым. Архипов вдруг заявил, что он возьмет ее к себе, и она будет жить вместе с ним в землянке, потому что у него никого нет и он хочет заботиться о ней, как о дочке. Но Виталий Макарыч об этом и слышать не хотел, и в конце концов ему удалось убедить Архипова, что у Агаты ей будет лучше. Так Настя осталась у Агаты навсегда.
Настя была странная девочка, и долго никто не мог ее понять. Она никогда не смеялась, никогда не плакала. Она никогда ничего не просила и никак не выражала своих желаний, радостей, печалей. Гулять, бегать, играть она не любила. Она изо всех сил старалась быть полезной Агате — подметала, мыла, стирала, зашивала, штопала, готовила обед, ходила за хлебом. Но когда дела никакого не было, она могла сколько угодно часов подряд просидеть на одном месте — в комнате или на лавочке у крыльца, — не говоря ни слова. Если ей казалось, что вблизи никого нет, она начинала петь. Это было пение без слов, очень грустное.
— Она замерзла от долгого горя, — говорила про нее Агата.
— А как вы думаете, она когда-нибудь оттает? — спрашивал Коля.
— Она оттает, если сделать ее счастливой, — отвечала Агата.
И Настя «оттаивала». Правда, очень медленно, почти незаметно. И больше всего этому «оттаиванию» помогала Лиза.
