Обняв руками все еще теплый, отдающий металлическим запахом медный бачок, Татьяна задумалась о маленьких изголодавшихся гражданах молодой республики и о тех взрослых, которые, как успел пожаловаться Григорий, равнодушно отнеслись к их нуждам, оставили письмо, случайно попавшееся на глаза ее мужу, без всякого ответа…
Вернувшись в номер, Татьяна никак не могла успокоиться.
Григорий сказал:
— Может, нехорошо тревожить Надежду Константиновну, но я одну из копий послал ей…
— Крупской?
— Да. Правда, она непосредственно детскими домами не ведает, но близка к этим делам. Не может она не думать о детях. Любит их. Тогда, в Кракове, она столько расспрашивала меня о Шурике…
Затем Дедусенко перечислил, что успел сделать за день:
— У пищевиков все переворошил. Оттуда — по красноармейским частям. Завтра артиллеристы и конники собираются митинговать. Сухарей наберут, сахару… Хоть на первые дни… — Он провел рукой по волосам жены; круглый гребень, скользнув по ее шее, упал на коврик. — Не сердишься, что запоздал к тебе в последний день?
Последний день позади, идет ночь. Гостиница угомонилась: никто не гремит чайником, не спешит в кубовую за кипятком. За окнами темь и тишина. Разве что донесется стук копыт, дружный шаг патрулей.
Шурик спит крепким детским сном. Родители обсуждают свои дела, однако и они наконец засыпают.
Под окнами «Апеннин», грохоча самым бессовестным образом, пронесся и остановился где-то поблизости мотоцикл. Татьяна очнулась, подтянула шинель, сползшую с атласного одеяла, проверила, не разбудил ли ее мужчин шум с улицы.
«Дышат… — улыбнулась она, подумав о том, что нет для нее лучшей минуты, как слушать сонное дыхание обоих. — Дышат…»
Вскоре к Дедусенко постучали, послышался голос Агафонова:
— Григорий! Спешная побудка.
— Что такое? Входи!
— За нами. Понимаешь? Связной приезжал на мотоцикле.
Григорий одевался, Агафонов скороговоркой объяснял:
— Эшелон подан, тронется в путь на рассвете.
— Как, уже?! — вырвалось у Татьяны.
Григорий в темноте отыскал ее руку.
— Война, Таня… Засвети-ка огонь.
Агафонов вышел. Татьяна, поставив на обрезок картона коптилку, приподняла ее, чтобы осветить всю комнату. Боясь, как бы муж в спешке чего-либо не позабыл, она переводила взгляд с предмета на предмет, осматривала все углы. Коптилка двигалась вместе с ней. Двигались и тени — огромные, неправдоподобные. Татьяне казалось: не пламя, не огонек мечется с места на место, а вихрь нахлынувших на нее мыслей. Почему так, почему жизнь вечно сметает ее планы, врывается самым нежданным образом? Почему сейчас она вторглась так безжалостно? Приблизила разлуку…
