— Вас давно отпустили?
Жена Агафонова высвободила подбородок из-под теплого платка и звонко откликнулась:
— Как обещали, так и отпустили. Успели уже у матери побывать.
Развязав платок, сползший на самые глаза, стряхнув с него снег, она спросила:
— А ваш где? Не пришел разве?
Татьяна ответила вопросом:
— Может, его куда послали?
— Постойте, постойте… — Агафонов дважды обозвал себя старым ослом. — Он же просил передать, что заглянет в союз…
— Зачем? — ревниво перебила его Татьяна.
— С товарищами попрощаться. Он и сапоги мне всучил, а я, уж простите… В номере они у меня…
— Какие сапоги?
— Обмундировали все-таки… — Агафонов щелкнул новенькими каблуками. — На Григория не сердитесь. Отпуск у нас большой, на целые сутки.
«Целые сутки, — хмуро подумала Татьяна. — Перед такой разлукой».
Войдя в номер, посеревший от сумерек, она устало опустилась на диван, машинально погладила его плюшевую обивку. Под руку попадались то гладкие, залоснившиеся полосы, то слипшиеся жесткие кустики ворса. Вероятно, диван частенько обливали вином, пачкали закуской.
Вопреки всякой логике, Татьяна мысленно обрушилась на Союз пищевиков. Профсоюзники вдруг превратились в ее представлении в скопище людей, не желающих понимать, что у человека, кроме товарищей по работе, есть семья, имеющая право провести с ним последние сутки. Охотно вспомнила она и о том, как Дедусенко поначалу противился, когда Московский Комитет партии предложил ему поработать на отнюдь не романтическом поприще — в профсоюзе пищевиков. Сам подтрунивал над тем, как нежданно подвела его после Октября давняя работа слесарем на паровой мельнице под Екатеринославом. Посчитали пищевиком, объяснили, что здесь-то и требуются особо честные люди, насчет романтики посмеялись вместе с ним.
Сидеть без дела она не умела. Едва включили свет, вновь принялась за хлопоты. Стол был накрыт торжественно, в центре его на чистом полотенце с вышитыми краями красовалась тарелка с тремя разложенными веером воблинами. Да и сама хозяйка принарядилась, верная правилу: в минуты разлада особенный порядок во всем.
Чтобы и сын был на высоте, мать извлекла его из коридора в самый разгар игры в казаки-разбойники. Умыла, нарядила и усадила играть тремя оставшимися от давних времен оловянными солдатиками.
Однако Шурка-то и испортил все дело. Мало того, что не выдержал, потребовал свою рыбину, сам захотел ее очистить. А могла ли его мать позволить портить ценный продукт? В семье она одна артистически управлялась с воблой: трахнет по подоконнику — мигом отлетает голова, словно отпиленная.
