Я указываю жестом на тело, лежащее в отдалении.
— Это оставил он, тот, кто напал на меня. Он умер?
— Да, не смотрите туда. Подождите, не надо ничего трогать. — Он наклоняется, чтобы осмотреть коробку, переворачивает ее, ощупывая картонную поверхность. Он ищет кинжал, потерянный во время борьбы, очищает его от снега и перерезает веревку, которой обвязана коробка. Поднимает крышку. Роняет коробку наземь и отшатывается назад.
Я не могу сдвинуться с места, а он снова наклоняется и вынимает из коробки какой-то предмет.
Над головой у меня чередуются безумные вспышки холодного пламени, а я смотрю на предмет, который держит в руках Биард. У меня кружится голова от резкого гнилостного запаха. Чтобы не упасть, я хватаюсь за калитку. Сполохи северного сияния выхватывают из темноты пятнистое ухо жеребца Кира. Пятнышки отливают серо-стальным цветом. Запекшаяся вокруг среза кровь отвратительно пахнет.
Не чувствуя ничего, кроме запаха крови, я падаю на колени.
— Биард! Биард… Где он?
Биард бормочет что-то о злобных джиннах на небесах — предвестниках будущих несчастий. Он пытается поднять меня на ноги.
— Должно быть, он мертв, ханум, мертв.
Я отвешиваю ему пощечину. Отталкиваю его прочь. Пинаю ногой. Вцепляюсь ногтями в его рубашку, рву ее в клочья.
— Как ты смеешь говорить, что он мертв! Он не мог умереть.
Но осознание того, что он прав, похоже на удар молота Я стискиваю бедра, чтобы удержать своего сына. И ничего, только влажная боль между ногами.
Ягхут бросается на воображаемую могилу своего сына, укрытую голыми ветвями розовых кустов и жасмина.
В воздухе раздается поминальный стон, эхом отражающийся от склонов гор.
Двое мужчин поднимают ее на ноги и поддерживают с обеих сторон.
Я делаю попытку обнять ее.
— Они читают заупокойную молитву по Киру? Он действительно умер?
Она отталкивает меня рукой.
Надев его любимое красное платье из джерси, я стою в саду, в окружении его семьи, одетой в черное. Поминальный ритуал. У меня все плывет перед глазами, в ушах звучит монотонный неразборчивый речитатив. Я хочу лишь одного — отыскать тело своего мужа, укрыть и защитить его от безжалостного времени, сохранить его, натерев драгоценными маслами и капельками моих умирающих духов.
В знак скорби мужчины рвут на себе рубашки. Я опускаю руку на вырез платья и разрываю его до пояса. Никто не может помешать разорвать мне то, что я хочу. Кто-то шепчет за моей спиной, что, мол, как могла она в такой день надеть красное, это вульгарно. Пренебрегая общепринятыми нормами, Кир одевался в белое. Я буду носить красное.
