— Сударыня, — сказал Даниэль, — не найдется ли у вас комнаты с двумя койками на эту ночь? — И, прежде чем она успела о чем-либо спросить, продолжал: — Мы братья, идем к отцу в Тулон, но мы вышли из Марселя слишком поздно, и нам до ночи не добраться до Тулона…
— Хе, я думаю! — сказала, смеясь, старушка. У нее были молодые веселые глаза; говоря, она размахивала руками. — Пешком до Тулона? Да ладно уж сказки рассказывать! Впрочем, мне-то что до этого! Комната? Пожалуйста, за два франка, деньги вперед… — И, видя, что Даниэль вытащил бумажник, добавила: — Суп на плите — принести вам две тарелки?
Они согласились.
Комната оказалась на антресолях, с одной-единственной кроватью, покрытой несвежими простынями. По обоюдному молчаливому согласию они быстро разулись и шмыгнули, не раздеваясь, под одеяло, спиной к спине. Оба долго не могли уснуть. В слуховое окно ярко светила луна. По соседству, на чердаке, вяло шлепались крысы. Жак заметил отвратительного паука, который прополз по серой стене и исчез во мраке; Жак дал себе слово всю ночь не спать. Даниэль в мыслях снова переживал свой плотский грех; фантазия услужливо раскрашивала воспоминание в яркие цвета; он лежал, боясь шелохнуться, обливаясь потом, задыхаясь от любопытства, отвращения, сладострастия.
Наутро, когда Жак еще спал, а Даниэль, спасаясь от своих видений, собирался умыться, внизу послышался шум. Всю ночь Даниэля неотвязно преследовали картины любовного приключения, и первой его мыслью было, что сейчас его потребуют к ответу за разврат. В самом деле, дверь, не запертая на засов, отворилась; это был жандарм, которого привела хозяйка. Входя, тот задел о притолоку головой и снял кепи.
— Явились голубчики под вечер, все в пыли, — объясняла хозяйка, по-прежнему смеясь и тряся золотыми серьгами. — Поглядите только на их башмаки! Стали рассказывать мне сказки, будто идут пешком в Тулон, и прочую дребедень! А вот этот паинька, — звякнув браслетами, она указала рукой на Даниэля, — дал мне стофранковый билет, чтоб заплатить четыре с половиной франка за ночлег и за ужин.
Жандарм со скучающим видом счищал пылинки со своего кепи.
— Ладно, вставайте, — проворчал он, — и назовите мне ваши имена, фамилии и все прочее.
Даниэль колебался. Но Жак вскочил с кровати; в одних трусах и носках, взъерошенный, как боевой петух, и готовый наброситься на верзилу-жандарма, он заорал ему прямо в лицо:
— Морис Легран! А он — Жорж! Это мой брат! Наш отец в Тулоне. И все равно мы там с ним встретимся, понятно?
