И вдруг заметила, что он плачет.
— Что с тобой? — спросила она.
Голос был ласковый, как у старшей сестры; он не смог подавить рыдание. Она присела на край матраса, обхватила рукой его шею и по-матерински, чтобы утешить, — последний аргумент всех женщин на свете, — прижала его голову к своей груди. Он притих, боясь пошевелиться, чувствуя лицом, как дышит под сорочкой ее теплая грудь. У него перехватило дыхание.
— Дурачок! — сказала она, отстраняясь и прикрывая грудь обнаженной рукой. — Увидел и обалдел? Поглядите-ка на этого развратника! В твои-то годы! Сколько тебе лет?
Он солгал машинально, — за два последних дня он привык лгать.
— Шестнадцать, — пролепетал он.
Она повторила удивленно:
— Шестнадцать? Уже?
Взяв его руку, она рассеянно разглядывала ладонь, потом приподняла до локтя рукав.
— А кожа белая, как у девицы, у этого малыша, — проговорила она с улыбкой.
Притянув к себе руку мальчика, она нежно потерлась о нее щекой; потом, уже не улыбаясь, глубоко вздохнула и отпустила руку.
Прежде чем он успел что-то понять, она расстегнула юбку.
— Согрей меня, — шепнула она и скользнула под одеяло.
Жак плохо спал под отсыревшим, заскорузлым брезентом. Еще до зари он выскочил из своего убежища и принялся вышагивать взад и вперед в тусклых рассветных сумерках. «Если Даниэль на свободе, — думал он, — он догадается прийти, как вчера, в вокзальный буфет». Жак явился туда задолго до пяти часов. Пробило шесть, а он все никак не мог решиться оттуда уйти.
Что делать? Как быть? Он спросил дорогу к тюрьме. С замиранием сердца глядел он на запертые ворота:
Быть может, здесь сидит сейчас Даниэль… Жак прошел вдоль тюремной стены, — она показалась ему бесконечной, — повернул назад, взглянул на верхушки зарешеченных окон. Ему стало страшно, и он убежал.
Все утро он шатался по городу. Солнце палило нещадно; в густо заселенных улочках из окон, точно праздничные флажки, свисало сушившееся белье всех цветов радуги; кумушки на порогах домов судачили и хохотали; казалось, они непрерывно бранятся. Пестрые уличные сценки, свобода, дух вольных странствий — все это временами пьянило его, но тут же он вспоминал Даниэля. Он сжимал в кармане пузырек с йодом: если к вечеру Даниэль не найдется, он покончит с собой. Он дал себе в этом клятву и, чтобы связать себя ею покрепче, даже произнес ее вслух; но в глубине души он немного сомневался в своем мужестве.
И только к одиннадцати часам, в сотый раз проходя мимо кафе, где накануне официант объяснил им, как найти транспортное агентство, — он увидел Даниэля!
