Однажды в его дневнике упоминается совершенно особая трапеза.
29.7.
Спали в деревне, утром выдвигаемся на исходный рубеж. 6–8 артподготовка.
8 часов начинается наступление
Бешеный артобстрел Рёш и Херцфельд ран.
На б.м. (бронемашине) отвозим раненых пехоту
После обеда выезжаем на подрывы — пробивать дорогу нашим танкам. Бешеный салют с русской стороны. Наши танки палят прямо над нашими головами. Уш (унтершарфюрер) Вагнер тяжело ранен. Вшестером заложили 59 зарядов — возвращаемся с ранен.
Разрыв снаряда прямо возле бронемашины. Шварц и я ран. — на дивиз. медпункт. Укол 3 кубика. Перевязка, обоих отправляют в обоз — ночуем в перевалочном пункте, в дивизионном медпункте ели бутерброды с повидлом.
С тех пор мне случалось читать и другие дневники и письма, такие, авторы которых очень даже осознанно замечают страдания мирного населения и не скрывают своего негодования, и иные, в которых об уничтожении гражданского населения, что евреев, что русских, повествуется с полнейшей, само собой разумеющейся невозмутимостью. Заученными формулами, которые так облегчают убийство: недочеловеки, паразиты, насекомые, живущие грязной, оскотинившейся, полуживотной жизнью. В конце концов выкуривание — просто гигиеническая процедура.
В дневнике брата нигде не встретить прямого, осознанного оправдания массовых убийств, вообще идеологии, основы которой преподавались на курсах подготовки войск СС. Это просто нормальный взгляд на фронтовые будни.
Что он пишет матери, что пишет отцу и что заносит в дневник. Разная дозировка сообщений об его участии в боях. Оба, отец и сын, договорились не писать матери, что они уже на передовой, решили, что будут ее щадить.
Письмо матери.
22 июля 1943 года.
Это даже по-своему обидно, что нас все еще держат в тылу, этак никогда наград не получишь, будешь вечно в необстрелянных молокососах ходить.
Но ты ведь знаешь, я не особенно за этим гонюсь, главное живым и невредимым домой вернуться.
На самом деле он к этому времени уже месяцами был на передней линии фронта, участвовал во втором взятии Харькова, а с июля был переброшен под Курск, о чем за две недели до письма матери повествует его дневник: записи торопливые, почерк разный, сразу видно, что записано в дороге, на танке или грузовике, что в окопе, а кое-что и на квартире. Писалось все карандашом, который так до сих пор и лежит в той картонной коробочке. Иногда от спешки искажается смысл, нарушается синтаксис, знаков препинания почти нет, все разрозненно, обрывками, кое-где буквы расплываются.
