Бедному Седому, привыкшему наводить страх одним своим появлением, конечно, уже до смерти надоела вся эта бесплодная возня и нелепые разговоры, особенно учитывая наличие зрителей (пусть и изображавших равнодушие), но он упорно отказывался дать обещание, что не будет драться, а без этой смешной клятвы Фурман боялся его отпустить. В ответ на бессильное детское обвинение в трусости Фурман сказал, что они оба прекрасно понимают, что честная драка между ними невозможна: «Ты сам-то послушай свои угрозы и то, что ты говоришь про своих друзей… Спасибо за приглашение, но у меня нет таких друзей, которые захотели бы драться с твоими. Я вообще в этом районе первый год живу. Кроме тебя, больше никого здесь не знаю…»
В нужные моменты мышцы Фурмана сами собой напрягались, гася яростные рывки схваченного им опасного собеседника, его речевой аппарат без задержки производил удачные реплики, восприятие было необычайно обострено: он ощущал близкий кисловатый запах табачного перегара, слабые струи холодного свежего воздуха из открытого в классе окна, отчетливо, до ниточки, видел плетение ткани на рукаве своего потертого серого школьного пиджака, слышал одновременно множество звуков с разных сторон, – но все это было лишь бутафорией, отвратительным спектаклем, и самое ужасное, что откуда-то сверху, из белых ватных облаков, за этим позорным действием наблюдали главные зрители фурмановской жизни: взволнованный Боря, растерянные бородатые старики Толстой и Достоевский и холодно насмешливый доктор Чехов… Это ведь они научили Фурмана вести себя так – и что теперь?!
Уже прозвенел звонок на урок, кто-то из ребят попытался по-свойски уговорить Седого успокоиться, но тот так зашипел, что доброжелатели в испуге отступили. Спасителем оказалась проходившая мимо завуч: мол, в чем дело, почему вы еще не в аудитории, чтобы через секунду здесь никого не было, а ты, Седов, смотри у меня… На прощанье Седой пообещал встретить Фурмана на выходе из школы.
Учительницы все еще не было, и знающие ребята с бодрыми улыбками сказали, что Седой вряд ли исполнит свои угрозы. Тем более что Фурман его не бил. Но на всякий случай можно ведь просто пораньше уйти с уроков…
Место Фурмана было за первой партой в ряду у окна. Посидев минутку, он ощутил во рту слабый привкус крови и почувствовал тяжесть в нижней губе – видимо, она слегка поранилась о зубы при ударе… Внезапно до него начал доходить весь кошмарный смысл случившегося (точнее, его неминуемые последствия), и он едва не завыл от отчаяния и одиночества. Заступаться за него никто не станет, а тех, кто будет поджидать его на выходе из школы, он легко мог себе представить. Картины одна страшнее другой замелькали перед ним. Спасаясь от подступающего мрака, он вырвал из середины тетрадки двойной листок и стал быстро писать своим разборчивым почерком:
