Ну, это так – очень кратко и очень путано. Каково твое мнение?
С ком. приветом
Илья
Вестей от Пашки все не было, и Фурман начал всерьез тревожиться за его судьбу – а вдруг эти дураки его уже шлепнули или покалечили? Но звонить первому было нельзя: помимо опасности нарваться на Пашкину маму существовала стыдная возможность, что Пашка из гордости отверг предложенную ему «контригру» или наоборот, что он, снова помирившись со своими одноклассниками, выдал им бывшего друга, и коварные подпольщики, потирая руки, плетут сейчас новые сети на своего старинного противника…
Уже в конце марта Смирнов пригласил Фурмана на давно обещанное «заседание ревтрибунала».
Встреча была назначена на свежем воздухе у метро «Ждановская». Участников, кроме Фурмана, оказалось не много: все тот же саркастически-ироничный Костя Звездочетов и сам Смирнов. Вскоре все трое посинели от холода и дружно застучали зубами (впрочем, Фурман от волнения начал стучать еще по дороге). Обвиняемый на «суд» так и не явился. Но Фурман не пожалел, что приехал. Во-первых, из меланхоличного Костиного рассказа о последних событиях в его школе, где «неизвестные» устроили в туалете взрыв самодельной бомбы, он сделал вывод, что ребята окончательно оборзели и что эта его встреча с ними должна стать последней. Смирнов только укрепил его в этом намерении, печально сообщив, что они все наверняка «под колпаком у органов» и их могут повязать в любую минуту. (Черт! Неужели это правда?) Лучше не оглядывайтесь, посоветовал старый конспиратор. Пусть они думают, что мы ни о чем не догадываемся… Во-вторых, Фурман узнал, что его план сработал. По словам Смирнова, Пашка через Власа-Колбаса передал, что у него есть «материал» на одного из лидеров организации (то бишь на самого Смирнова), который будет пущен им в ход при первом же враждебном действии. Смирнов был очень расстроен: оказывается, он до сих пор считал Пашку не только своим старым другом, но и «неплохим коммунистом». Он, конечно, не исключал, что Пашка всего лишь блефует, опасаясь справедливого суда товарищей. Но его попытка шантажировать высокопоставленных членов организации говорила о том, что если до этого момента он и не был предателем, то теперь уж точно им стал и должен понести заслуженное наказание. К счастью, благородство и на этот раз не изменило Косте, который с угрюмой твердостью сказал, что заниматься мелкой личной местью недостойно настоящих революционеров. Смирнову пришлось с ним согласиться. Чтобы закрепить успех, Фурман начал горячо убеждать «товарищей», что они совершили принципиальную кадровую ошибку, выдвинув мировоззренчески слабого и морально неустойчивого Пашку на ответственную работу. Вам мало, что все ваши «секретные» бумажки уже подколоты в папку и лежат на столе… мы все знаем где. Да раз он сын вашего главного врага, вам в любом случае следовало держаться от него подальше! А вы уже сделали одну глупость, приблизили его, и теперь, вместо того чтобы замять все по-тихому, задумываете какую-то глупейшую “пионерлагерную” месть… Распалившись, Фурман обрушился с жесткой критикой и на саму организацию, и на ее авантюрных лидеров, опирающихся на асоциальных «пролетариев из подворотни», и на широко разрекламированное «февральское наступление» с его «тремя ударами чем-то по кому-то», которые вылились в пачканье школьных стен идиотскими псевдокоммунистическими лозунгами, хулиганские телефонные звонки директрисе с матерными выкриками и взрывы бомб в школьном туалете, что является уже самой настоящей провокацией, из-за которой наверняка пострадают ни в чем не повинные люди… Под градом этих страстных и язвительных обвинений оба «ответственных товарища» совсем загрустили, зато Фурман почувствовал себя орлом. До самой последней секунды – даже уже войдя в троллейбус – он ждал, что на них вот-вот набросятся какие-нибудь крепкие парни в штатском и позорно скрутят при всем народе. Но, к счастью, этого не произошло, а все его личные задачи были решены: он отдал долг старому другу, отведя от него угрозу расправы, мимоходом хорошенько поучил этих горе-революционеров уму-разуму и наконец выскочил из этой чужой и опасной игры…
