— Да брось! Полотна Ликеева без конца всплывают в самых неожиданных местах. Пару лет назад в Вене обнаружилось «Возвращение Платона в Академию». Оригинал. А ведь ее тоже считали сожженной. Может, оденешь перчатки?
— Во-первых, перчатки «надевают»; «одеть» можно только человека. А во-вторых, отвяжись.
— Что значит «отвяжись»?
— Отвали, отвянь, отстань, отцепись, отсохни, — какое слово тебе больше нравится? Ты же знаешь, я работаю без перчаток.
— Да, но… у нас тут полотно, которое тянет на миллионы, потому что считалось утерянным более ста лет.
— Леня.
— Что?
— Заткнись.
Несколько секунд я, щурясь, гипнотизировал картину.
— Почему здесь так темно? Надо больше света.
Он полностью поднял жалюзи, но легче не стало.
— Слушай, это издевательство какое-то. Как я могу оценить палитру и карнацию в этой темнице? Здесь окна размером с почтовые марки, — я снял полотно со штатива и потащил к выходу.
— О господи! — Бахтин схватился за голову. — Ты с ума сошел? Ее нельзя так хватать! Эй, ты куда?
— К свету.
Я ногой толкнул дверь и стал подниматься по лестнице, держа картину за крестовину подрамника. Бахтин семенил за мной, как сердобольная нянька за непослушным ребенком. Разбуженный охранник, сонно моргая, догнал меня на третьем этаже и попытался преградить дорогу.
— Так, гражданин! Куда это вы собрались? Эту картину нельзя выносить из здания.
— Сам ты гражданин! Я не собираюсь ее выносить, я же вверх поднимаюсь! Включи логику! Или ты думаешь, что на крыше меня ждет вертолет? Я просто ищу место, где есть свет. Уйди с дороги, — я выставил картину перед собой, как щит, и стал напирать. Охранник прижался к стене, пропуская меня.
— Андрей, прошу тебя, осторожней! Мне же голову оторвут! — причитал Бахтин, крестясь и поминая всех святых. Они вдвоем с охранником суетились вокруг меня так, словно я взял картину в заложники.
Я свернул в павильон на пятом этаже. Окна здесь были огромные, и свет насквозь пронизывал пространство. Везде стояли заляпанные известью стремянки, пол застелен полиэтиленом — этаж был закрыт на ремонт.
— Вот это я понимаю — освещение! Вот где надо было устраивать отдел реставрации, — я протянул картину охраннику. — Подержи.
Он отшатнулся от нее, как черт — от иконы.
— Нет, я не могу. Она же хрупкая!
— Тьфу! Ну чего ты трусишь? Я же тебя не поджечь ее прошу, а подержать. Возьми!
Он вцепился пальцами в подрамник и зажмурился.
— Будешь штативом,— сказал я. — Подойди сюда, повернись к окну, чтобы свет лучше падал. Вот так, а теперь не двигайся. Да перестань ты дрожать — это же картина, а ни бомба.
