— Это так, — задумчиво проговорил Юст. — А все-таки музыка — великая вещь. Вот послушал — вроде дома побывал.
— Не горюй, Юст. Нам вместе на побывку скоро, — обнял его за плечи Азатов.
— Да тебе, кажись, в другую сторону.
— Мои тоже там, за Днепром.
— Не в Башкирии, значит?
— Видишь ли, кончил школу — на Днепрострой подался. Там и Ганку встретил. Она из-под Житомира приехала. А сдружились — увез ее в Башкирию. Вместе учились, потом работали. За неделю же до войны уехала с сыном на родину, к матери. Там и застряла. Она у меня отчаянная, может, и выдюжит.
Все примолкли, и каждый подумал о своих близких. Нарушил молчание Глеб Соколов — самый молодой в роте.
— А она у тебя красивая, Сабир?
— У нас говорят, красота нужна на свадьбу, а любовь — каждый день, — отшутился Азатов.
— А все же? — не унимался Глеб.
— Слаще меда, крепче кумыса! — с задором ответил Сабир.
Уже по дороге, возвращаясь в роту вместе с Азатовым, Зубец смущенно приступил к делу. Рассказал: вызвал его сейчас Самохин и пытает, не хочет ли он в разведчики. А Семена и к разведчикам тянет и нет охоты из роты уходить. Как тут быть?
— По совести скажу: жалко мне с тобой расставаться.
— Выходит, отказаться?
— Нет, зачем же. У нас говорят, слава коня в руках джигита, а слава джигита — в его собственных. Я сам рекомендовал тебя.
— Значит, все же расставаться?
— Зачем расставаться — вместе пойдем в разведку.
— Ах, Сабир, Сабир! — сгреб он парторга за плечи. — Правда, вместе?
— Я только позже приду, как за Днепр перемахнем.
— Раз вместе — тогда всей душой!
1
Взвод Василия Пашина первым вышел к Днепру. День выдался ясный, и чистое голубое небо, опрокинутое в реку, играло в ней, радуя глаз. Прямоствольный бор спускался к самому берегу, готовый шагнуть и дальше, но почти у самой кромки воды передние сосны будто приостановились, заглядевшись на свое отражение. Внезапно налетел бойкий ветерок, зарябил синюю гладь, сразу заискрившуюся солнечными бликами, и соснам никак уже не разглядеть своей красоты.
Разместившись в густом можжевельнике, бойцы залюбовались позолоченной синевой Днепра. Лучась и сверкая, он величаво дышал силой и неудержимо манил к себе.
— Вот он, Днепр могучий! — не отрывая глаз от речного раздолья, тихо вымолвил Пашин. — Вот он, гордый красавец!
«Ой, Днипро, Днипро, ты велик, могуч!» — вспомнились Соколову слова песни, и, залюбовавшись, он долго не отрывал глаз от синих волн, тронутых по гребням позолотой. Ведь это они когда-то качали струги Олега и Игоря, видели дружинников Ярослава и всадников Хмельницкого, над этими водами маячили знамена петровских полков, двигавшихся на шведов под Полтаву. Где-то тут, у этих вот днепровских круч, глядя на такие же вот волны, слагал свои думы Тарас Шевченко. Может, на этих берегах точили свои пики и сабли украинские гайдамаки, готовясь к походу на ляхов-поработителей. И не здесь ли вот переправлялись конармейцы Буденного? А может, в этих самых кустах в сорок первом отстреливались последние солдаты, отступавшие на восток? Кто знает!
