— Смотрите, что делается, Никита Сергеевич, — развел руками Ватутин. — Всем на фронт хочется. А кому же готовить резервы, нести службу здесь, кому? И разве им не известно, что война не только на переднем крае?
— Патриотизм, Николай Федорович, — весело усмехнулся Хрущев, — так сказать, высокие чувства.
— Да, чувства! Только хочешь не хочешь, а придется остужать. Впрочем, вот говорю, а сам, право, был такой же. Не верите?
— Нет, почему же.
— Как сейчас, помню, — разоткровенничался командующий, — зачислили в запасной полк. Спим на голых нарах. Если занятия — ботинки с обмотками, а на хозработы лапти обуваем. Потом бои с бандами под Луганском. А вспыхнула война с панской Польшей — нам и удержу нет: рапорт за рапортом. Я тоже написал. Отказали. Еще прошусь. Опять отказ. Прошусь третий раз. А комиссар вызвал и говорит, куда тебе, еще не обучен как надо. И на курсы меня. Впереди, говорит, еще много боев и походов. В общем, образумил.
Хрущев добродушно рассмеялся.
— Я ведь к чему, Никита Сергеевич, не нужно ли и нам послать на курсы такого «комиссара»?
— Можно, конечно, и пошлем обязательно. Только знаете, Николай Федорович, лучше, когда каждый сам себе комиссар! Вот к чему нужно приучать людей. Ведь нам с вами не нужен же комиссар.
Запнувшись на мгновение, Ватутин невольно уставился на Хрущева. «Тебе, может, и нет, а мне нужен, и оба мы знаем, какой ты замечательный «комиссар». Никакого другого я не хочу». Вслух же сказал:
— А чтобы приучить, к сожалению, нужно еще обращаться и к «комиссару».
— Вполне согласен, Николай Федорович…
Весь вечер члена Военного совета одолевали мысли о виденном и пережитом. Бабий яр, стотысячная могила! Там тоже командовал страх, чтобы убить волю к сопротивлению, волю к борьбе. Чтобы расчистить место «расе господ». Но там враг, жестокий и непримиримый. Нет, сам он не против страха. Врага нужно устрашить. Но врага! Зачем же запугивать тех, кто с тобой в одном строю? И откуда такое? От кого? Не от того ли, кто породил тридцать седьмой год? Не от того ли, кто насаждал недоверие, подозрительность, страх? Не тут ли и корни многих бед, которых могло бы не быть? И все же время принадлежит здравому смыслу, и он восторжествует. Иначе не может и быть!
