Играл оркестр, все гудело и двигалось, у многих в глазах стояли слезы; Фурман смущенно и бережно держал в своей заледеневшей от волнения руке горячую мокрую ладошку своей спутницы, чувствуя, как она испуганно вздрагивает время от времени. Фурман даже старался не смотреть на нее…
Вместе с выпускниками из школы уходил «на повышение» и ее директор Генрих Абрамович Трайнин – высокий смуглый мужчина в затемненных очках, обладавший красивым «дикторским» басом. Генрих Абрамович вел в старших классах историю, поэтому через Борю Фурман был в курсе происходящих в школе событий. Огорченно покачивая головой, Боря говорил дома, что теперь, с уходом Генриха, школа начнет разваливаться и все хорошие учителя из нее разбегутся. «Не каркай раньше времени!» – останавливала Борю мама…
Звонящего в колокольчик Фурмана подхватил огромный рыжий одиннадцатиклассник и одним движением посадил его к себе на плечи. Другой высокий парень поднял на руки тихо ахнувшую и побледневшую фурмановскую девочку, и их во главе всей колонны понесли куда-то на верхние этажи, в классные кабинеты выпускников. Там взрослые тети в школьной форме одаривали Фурмана шоколадками, щекотали, прижимали к себе и хором рыдали. И только заглянувшая в кабинет завуч спасла его, наконец…
Осенью выяснилось, что новым директором школы стала мама одного из фурмановских одноклассников, Пашки Королькова. Правда, фамилия у директрисы была другая, чем у Пашки. На осторожные расспросы Пашка отвечал, что она мама как мама, а больше ему ничего не известно.
Внимание Фурмана к молчаливой девочке, снова занявшей свое место на второй парте, проявлялось теперь на новых уроках ритмики, когда во время разучивания танцев Фурман постоянно стремился оказаться с нею в паре.
Однажды кудрявый красавчик Мишка Николаев вдруг подошел к ней первый и пол-урока танцевал с нею. Она казалась все такой же старательно отрешенной и краснела, как всегда. Фурман был взбешен этим бессмысленным поступком Николы и готовился на перемене бросить ему вызов, хотя и сомневался в своей победе. Но потом Никола оставил девочку одну, и Фурман, снова сойдясь с ней, всех простил. Сама девочка, судя по всему, почти не заметила смену партнеров. А Фурман от волнения вскоре споткнулся и чуть не уронил ее. Еще сильнее покраснев, она лишь мельком взглянула, на ногах ли он и способен ли исполнять движения дальше.
Девочка эта часто и подолгу болела, и после зимних каникул ее привычно пустовавшее место вдруг оказалось занято кем-то другим. При выяснении последовала ссылка на Любовь Захаровну. На большой перемене Фурман решился подойти к учительнице и, как бы между делом, спросил, скоро ли выйдет та девочка. Любовь Захаровна даже не сразу поняла, о ком он говорит, и потом как-то слишком холодно, как ему показалось, объяснила, что эта семья куда-то переехала, и девочку перевели в другую школу. «А в какую?» – разом ослабев, все же рискнул перейти границы Фурман. «А зачем тебе?» – подняла голову от тетрадей Любовь Захаровна. «Так просто…» – «Мне это неизвестно», – и разговор закончился.
