Обменявшись тихими улыбками с застывшими в своих позах соседями, Фурман в первый раз прямо взглянул в таинственно гудящий пульсирующий зал. Зрители оказались совсем близко. Первые два ряда занимали дети. Лишь несколько из них с разинутыми ртами еще следили за происходящим на сцене, остальные были давно заняты друг другом, и Фурман с отстраненным интересом отметил отдельные эпизоды хорошо понятного ему шевеления и шебуршания. По краям активно работали воспитательницы, а дальше, за светящимися белизной рубашечками, за розовыми облачками бантов и газовых платьиц с блестками, за всеми этими хохолками и хвостиками сидели расплывшиеся умиленные женщины, большие сонные мужики, несвежие девушки со слепым задором в глазах, злые посмеивающиеся парни, хитроватые дедульки, строгие худые тети с желтоватыми лицами и недоверчивыми черными глазами…
Представление закончилось, и все захлопали.
Во время дневного сна Фурман уже давно не засыпал, хотя иногда это случалось – почти неожиданно для него самого. Привычная процедура «мертвого часа» начиналась с того, что в небольшой нише перед дверью в кладовку из зала выстраивалась очередь за раскладушками, матрасами и постельным бельем. Няня, стоявшая в дверях кладовки, старалась выдавать все это в определенном порядке, который то и дело нарушался по бестолковости получавших, тупо хватавших сначала матрас, а потом приходивших за раскладушкой.
Раскладушки расставлялись в зале тремя параллельными рядами, но места не были жестко закреплены за каждым, кроме нескольких случаев, требовавших то близости к туалету, то особого удаления от окна или особой тишины – для таких был отведен целый угол. Остальные ложились где хотели, но воспитательницы следили, чтобы те, про кого было известно, что они не спят, не оказались рядом. По этому вопросу велась постоянная война, в которой обманы часто удавались, но и возмездие в виде томительного стояния полураздетым на проходе – с еще более страшной, но ни разу не исполнившейся до конца угрозой снятия трусов, – находило своих жертв и иногда становилось массовым. Это было уже не смешно.
Тут многое зависело от соседа. Оказываясь между спящими, Фурман тихонько лежал и мечтал о том о сем. Частые наказания ему надоедали. Поэтому он неторопливо мигрировал по залу.
Однажды, благодаря болезни кого-то из маленьких, Фурман очутился со своей раскладушкой самым последним в ряду, в нише около двери в кладовку. Здесь было свое окно, стоял письменный стол воспитательниц и помещались две раскладушки. Видимо, это было очень тихое место, поскольку воспитательница, ходившая с дозором между рядами, никогда сюда не добиралась. Фурмана это устраивало, так как пронизывающий контрольный взгляд даже при отсутствии преступления был неприятен. Кроме того, близость к кладовке позволяла ему вскакивать самым первым – мол, нужно же освободить проход, а укладываться последним – надо же дать всем пройти! Так что Фурман здесь задержался до выздоровления хозяина.
