Фурман поражался ихней бестактности. Неужели им его не жалко?! И вообще, орут на весь троллейбус… Все уже начали наблюдать за ним, и он привстал, как бы выражая согласие, но потом снова присел на краешек и стал вглядываться в стоящих. «Саша, вставай, вставай же! – стесняясь, сердилась мама. – Поднимайся! Нехорошо – видишь, бабушка стоит!» Папа тоже делал ему приглашающие жесты и шевелил лицом, глаза у него грустно посверкивали. «Какая бабушка-то? – стал спрашивать Фурман, оглядываясь. – Где?» – «Вон! Вон стоит. Уступи ей место побыстрее!» – «Я не вижу, кому? – с обидой говорил Фурман. – Где она стоит?» – Старушка как-то отдалилась, уменьшилась и совсем потускнела в его глазах. Из прохода за ним с интересом наблюдали. Между тем уже на двух остановках подряд многие выходили, стало посвободнее, и Фурман, наконец, вроде бы заметил нужную бабушку. Но тут как раз освободилось другое место, старушка заторопилась сесть, и Фурман победил.
Папа, бледный, с искривленными губами, отвернулся. Тетки посматривали на Фурмана с какой-то странной поощрительной ухмылкой. Бедная мама наклонилась и безнадежно внушающим голосом сказала Фурману: «Очень стыдно. Ты очень-очень плохо себя ведешь. Мне за тебя очень стыдно». – И отодвинулась. Но угроза не прозвучала, а что такое «стыдно»? – Так, можно лишь догадываться.
Фурману было почему-то легко и отвратительно приятно. Хотя это чувство было не острым и еще забывалось по мере движения.
– Ну, вставай, выходим, – с примирительной грустью позвал папа. Перед тем как Фурман встал, к нему вдруг близко-близко придвинулся сзади мужчина, сидевший рядом с мамой (Фурман и лица-то его не видел), и отчетливо, но обращаясь только к Фурману, сказал:
– Ах ты, маленький лицемер… – Интонация у него была спокойной и внимательной, почти даже сочувствующей. Фурман не стал оборачиваться. Слово было странным, а чужой дядя – очень понятным. Впрочем, пора было выходить, и, кроме того, он чувствовал себя все-таки правым.
У фурмановской мамы, Баси Иосифовны, с некоторых пор плохо складывались отношения с ее начальником по фамилии Глезин. С одной стороны, Глезин, по словам мамы, очень ценил ее как работника, в чем часто и даже с какой-то настораживающей пылкостью признавался ей. Но, с другой стороны, непомерно заваливая маму работой, Глезин сплошь и рядом «забывал» (скорее всего нарочно) по достоинству оценить результаты ее труда – и именно в законном порядке, вот что обидно. А в полушутливых «прямых» разговорах, когда мама пробовала высказать ему свое недовольство, Глезин только отмахивался: «Да что вы, что вы, Бася Иосифовна! Я вас очень ценю как работника!»
