Помню день, когда я, гимназистом,
В Кожанку из Киева попал.
В воздухе, прозрачном и душистом,
Поезд прогудел и замолчал.
Я на мокром постоял перроне
И подводу нанял. Не спеша
Поплелись лоснящиеся кони,
Грязными колесами шурша.
Тучи грозовые где-то сзади,
То сливаясь, то редея, шли,
А деревья в утренней прохладе
Пахли щедрым запахом земли.
Был апрель, и зацветали груши,
Пряный запах шел со всех сторон.
Камни грома глуше всё и глуше
Падали за гулкий небосклон.
И нисколько странным не казалось,
Что с гуденьем, с грохотом громов
В ранней дымке утренней сливалось
Сладостное пенье соловьев.
А когда увидели село мы,
Лес кудрявый, синий водоем, —
Солнце, встав над крышей из соломы,
Замахнулось огненным копьем.
Улицы, собаки, птицы, люди —
Всё веселым показалось мне.
Думалось: конца вовек не будет
Светлой и веселой той весне.
Подле белой хатки в два окошка
(Есть такие милые дома)
Ждал меня, растерянный немножко,
Добродушный дядя мой Кузьма.
Что со мною? Дядины рассказы
Горько взволновали сердце мне,—
Цвет весенний омрачился сразу,
Кровь течет по голубой весне,
Соловьи погасли. Потемнело…
«С братом брат сцепился за надел
И ударил топором…
Сгорело
Восемь хат, народ не доглядел…
Лукашевич-пан поймал у пруда
С удочками хлопцев, и сейчас
Под замком они сидят, покуда
Пан смягчится…»
И пошел рассказ.
Нет печальней повести, чем эта…
Счастье жизни чувствуешь, дожив
До весны народной, до расцвета
Новых сел и безраздельных нив!
Дядя мой! Сейчас весна просторней,
Ярче той, что в старину цвела!
Пусть тебе болезнь из пасти черной
Вырваться когда-то не дала,
Пусть тебя уже на свете нету, —
Но твои сыны в стране родной
В большевистское вступают лето,
Большевистской взращены весной.
<1933>
