Позднее, в одну из суббот, я пригласил его к себе домой на кофе и пирожные. Он принес превосходную, чисто русскую куклу для моей маленькой дочери и книгу по русскому искусству для моей жены. Однако к себе домой он нас ни разу не позвал. Вместо этого несколько раз приглашал нас на коктейли в советское посольство. Он просил не звонить ему в посольство, ссылаясь на то, что его трудно застать на месте, и поэтому лучше договариваться о следующей встрече заранее. Он также сказал, что домашнего телефона у него нет.
Я бы охарактеризовал его как сообразительного и гибкого человека. И приятного. Не напряженного и не напыщенного, а спокойного и уравновешенного. Воспитанного и интеллигентного. Никогда не смеющегося, широко открыв рот, а мило улыбавшегося. Он был очень компетентный и энергичный, чувствительный и остроумный. Я думаю, что он пытался установить такие дружеские отношения, которые бы сохранились на долгие годы. Он мастерски создавал атмосферу взаимности и дружбы, в которой невозможно было не ответить услугой на услугу. Я воспринимал это как вполне нормальные отношения с иностранным дипломатом, который становится все дружелюбнее. Так было до тех пор, пока эти отношения не начали превращаться во что-то иное.
Постепенно я стал понимать, что Коротких — офицер КГБ. Вначале это было какое-то предчувствие, которое в течение довольно длительного времени медленно переросло в уверенность. И мне это показалось захватывающим. Разумный вызов. Интригующая игра, в которой, как мне казалось, я должен победить.
Прошел год, прежде чем я понял, к чему он клонит. И тогда я осознал, что мне будет очень сложно объяснить своему начальству, почему я в течение года скрывал свои контакты с Коротких и, более того, продолжал встречаться, не афишируя это перед своими сослуживцами.
Те ресторанчики, которые Коротких подбирал для наших встреч, постепенно становились все более неизвестными и потаенными. А его интерес к странам, которыми я занимался, таял на глазах. Наше обсуждение международных проблем становилось поверхностнее. Зато внутригосударственные процессы интересовали его все больше и глубже. Он очень осторожно, но настойчиво ставил передо мной все более конкретные вопросы, касавшиеся отдельных шведских политиков.
Растущий интерес Коротких стал проявлять и ко всему, что касалось лично меня. Моего прошлого, моих друзей и связей. Моих личных взглядов на ту или иную проблему. Все это становилось для меня неприятным и неудобным. Я понял, что так больше продолжаться не может. У меня возникло ощущение, что я слишком далеко ушел от берега по тонкому льду.
