— Трудно будет, — бормотал озабоченно Кудыка, приглядываясь к супротивникам. — Ишь, в кольчугах все, в зерцалах…[47] И солнышко им в спину… Да и клич у них способнее…
— Это чем же? — не понял Докука.
— Ну, как… Мы-то будем кричать: «Теплынь! Теплынь!..» А они-то: «Сволочь! Сволочь!..» Конечно, так-то рубиться сподручнее…
Теплынский князь Столпосвят обозрел криво выстроенную рать и с досадой повернулся к Полкану.
— Что ж ты, воевода… — упрекнул вполголоса. — Попрямее их поставить не мог?..
— Ништо, княже, — беспечно отвечал ему видавший виды Полкан. — Кривы дрова, да прямо горят!..
Светлое и тресветлое наше солнышко тем временем перевалило полдень, лишив сволочан одного из преимуществ. По обычаю, прежде чем сойтись в сече, принялись задирать друг друга, поддразнивать. Начал, понятно, Шумок.
— Лапотники!.. — надрывался он, сложив руки воронкой. — Полоротые!.. Печатки не было — непечатный пряник спекли!..
— Дровосеки!.. — обиженно летело в ответ. — Долбёжники!.. Отъелись на нашем хлебушке?..
Распаляясь, подступали всё ближе и ближе. Что ни слово — то зазубрина. Все старые обиды припомнили. Разгорелись ретивые сердца, силушка живчиком по жилочкам заходила. Прав был, прав старый воевода Полкан Удатый: строй их, не строй — всё равно потом ряды смешают.
— А вот мы вас за ножку да об сошку!..
— Смотри, осунешься! Сами-то! Телёнка с подковой съели!..
— А вы через забор козу калачом кормили — думали, девка!..
И наконец выехал из толпы сволочан, ища себе поединщика, приземистый плечистый богатырь Ахтак. Кто он был родом — не понять: не берендей, не варяг, не грек… Вышел, сказывают, из Чёрной Сумеречи, хотя на беженца не походил нисколько. Беженцы, они, что ликом, что языком, те же берендеи, а этот еле по-нашенски лопотал. Да и рылом отличен: глазки — узенькие, косенькие, нос — пяткой. Однако вот пришёлся ко двору. Оценил князь сволочанский Всеволок свирепость его и преданность — в дружину взял…
Притихли теплынцы. Ахтак — он ведь такой. Сечёт, и рубит, и в плен не емлет. Да ещё и визжит вдобавок…
— Эй, Ахтак! — заорал бесстрашный Шумок. — Вытеклам шатал, рынкам гулял?..
Богатырь ощерил редкие желтоватые зубы и потряс копьём, высматривая юркнувшего в толпу обидчика.
— Анан сыгын!..[48] — проскрежетал он по-своему. Что это значит, никто не знал. Что-то, должно быть, обидное…
Теплынский князь Столпосвят грозно нахмурился, обернулся к поджавшимся храбрам, перебрал их задумчивым взором, и в этот миг переплёвах в двух от задорно гарцующего Ахтака земля дрогнула и зашевелилась. Заржал с завизгом, вскинулся на дыбы чубарый конёк, едва не сронив седока. На глазах у попятившихся ратей зелёный пригорок откинулся вдруг наподобие крышки колодца, явив дощатый поддон, и из чёрной сырой дыры полез на белый свет некто чумазый с большой кочергой в руке. Точь-в-точь как рассказывал в кружале курносый храбр Нахалко. Выходец из преисподней огляделся, болезненно щурясь, увидел Ахтака и разинул на него широкую, как у Шумка, пасть.
