Почему на одних удары судьбы сыплются как из мешка, а других даже неприятности минуют, и умирают они легко, без мук. Папашка, к примеру. Ну да, он еще не был таким уж старым, всего шестьдесят семь, и до последнего дня был здоров и полон жизни. Сидел себе перед телевизором, в одной руке стакан с вином, в другой — zigarillo, и хохотал над старым фильмом — «Пунш „Огненные щипцы“» с Хайнцем Рюманном, он всегда смотрел его с удовольствием, — а потом вдруг обмяк в кресле и умер. Буквально за секунду. «Был вырван из жизни», — так мы написали, извещая о его смерти. Мамуля так захотела, хотя мне слово «вырван» казалось слишком грубым, «взят» подошло бы больше. И в моей скорби меня утешало, что смерть его была легкой. И то, что Мамуля быстро ушла вслед за ним, едва ли через полгода, ну разве не трогательно? Во всяком случае, сегодня я воспринимаю это так.
А этот Гезелль был на целых два года старше Папашки, вполне преклонный возраст. Женщины живут, как известно, дольше, по статистике, кажется, на семь лет. Как часто я думаю о том, что переживу Ахима, он ведь на пять лет старше меня. Утекает и время, и силы.
Пожалуй, не пойду сегодня осматривать Иерусалемкерк, лучше направлюсь прямо в отель. Додо права, церкви наводят меланхолию. Мне нужно общество повеселее. Наверное, они меня уже дожидаются.
Клер
Она стоит перед зеркалом босая, в комбинации персикового цвета — а под ней ничего. Какая она красавица! Как сияет! Кожа еще бронзовая от загара, Греция, наверное. С кем она там была, со своим Ником? Или с тем, предыдущим? Где она только знакомится со своими мужчинами? И как это у нее получается, каждый раз заново влюбляться? Каждый раз новый мужчина, новое тело, я так не смогла бы. Но у нее есть способность просто забывать. Она умеет расслабляться, просто отключает неприятные мысли. Даже в самые тяжелые периоды она спит, как бревно. Что бы я только не отдала за то, чтобы уметь вот так обретать покой, забываться хотя бы на пару часов…
Сейчас она красит губы. Кроваво-красный цвет. Она первой из нас начала пользоваться помадой, такой коричневатой с блеском, что была тогда в моде. Ей подарили ее в аптеке Шуппенхауэра, ей повсюду что-то дарили, людям она нравилась, и я ей завидовала. Сейчас она начинает тихонько жужжать, совершенно непроизвольно. Прекрасно. Так я представляю себе колыбельную, которую родители напевают ребенку, чтобы его не мучили кошмарные сны, Эрик и Кристина, мои отец и мать, пели мне одну песню, из которой у меня в голове сохранился только обрывок мелодии, я часто пыталась вспомнить слова, но так и не смогла.
