«Я всегда ставлю самые простые принципы и самые незначительные идеи выше самых сильных чувств. Так я служу стране, благо которой рассчитано мною с математической точностью. Люблю ли я мою Англию? Я люблю ее всем сердцем, в котором работает мой мозг. Сегодня я говорил с человеком, чье сердце в его голове; а его чувства выжигают его принципы, и это самое страшное из анатомических устройств, коему нет точного слова в английском языке. Если я лидер, то кто он? Французское chef также не пригодно. Может быть, испанское caudillo или немецкое furer?».
Ни один из виновных в смерти Павла Первого не достиг ни одной из поставленных целей. «Высшее законодательство» имеет простую и всем известную «статью»: «Благие намерения не в счет, если содеянное окрашено кровью».
Но помимо Высшего Судии, вынесшего приговор убийцам Павла, в этом деле имелся и судебный исполнитель, тюремщик и палач в одном, женском лице.
«Она преследовала этих людей неустанно, и ей удалось удалить всех, устранить их влияние, положить конец их карьере. <…> Все они умерли несчастными…»
Фон Пален, игравший роль патриота России, всячески отгораживавшийся от «гнусных убийц»… самый хладнокровный, энергичный, расчетливый… учел все, кроме… вдовы – Марии Федоровны.
«Пока Пален будет в Петербурге, я туда не вернусь», – таково было слово матери Александра, и его оказалось достаточно. Уже летом 1801 года император подписал приказ об увольнении со службы генерала от кавалерии Палена. Он переживет Александра всего на несколько недель; последние годы 11 марта, в день убийства, будет напиваться до полусмерти, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня.
Вторым был Никита Панин, племянник незабвенного воспитателя Павла – Никиты Ивановича Панина. Мария Федоровна долгое время упрямо отказывалась верить в злонамерения Панина, и только после записки Александра, в которой он, не имея духа на разговор, в письменной форме сообщил матери об участии Панина в заговоре, все для нее сделалось ясно. Ненависть к Панину была тем сильнее, чем больнее она обманулась. Опала Панина, убийственная, при его энергии и работоспособности тянулась тридцать три года; он умер в одиночестве и полном забвении. А ведь именно его декабристы называли «духовным отцом своего свободомыслия».
«Все они умерли несчастными, – писала княгиня Ливен. – …Николай Зубов умер вдали от двора, терзаемый болезнью, угрызениями совести, неудовлетворенным честолюбием…» Платон Зубов также умер, «не возбудив ни в ком сожаления».
