На другой день, 18 февраля 1943 года эту девушку вместе с ее братом Гансом и их общим другом Куртом арестовало мюнхенское гестапо. Три дня допросов, никаких пыток и издевательств, их просто тихо убрали, как убирали одиночек, то есть тех, за кем не стояло широкой сети подпольных организаций. Но таких «одиночек» только за первую половину 1943 года было расстреляно около ста тысяч. Когда Кальтенбруннеру показали эту статистику, он составил инструкцию по борьбе с пораженческими настроениями составителей подобных статистик. Этот постсталинградский синдром, считал Кальтенбруннер, множит цифры антифашистов в головах трусов. «У нас нет сопротивления, – прямо заявил он, – у нас только взвод струсивших генералов да эти чертовы детские цветочные общества, вроде “Белой розы”».
Эта «Белая роза» были брат и сестра Шолль. Еще двое профессоров Мюнхенского университета, несколько друзей-сокурсников, никакой программы борьбы с режимом, никаких конкретных задач, никаких акций, кроме расклейки и раздачи листовок. Да и листовок-то они успели составить всего шесть. Никакого ощутимого урона режиму эти ребята не нанесли. И Кальтенбруннер прекрасно понимал: несравнимо больший урон режиму нанесло бы афиширование таких вот «белых роз».
Брат и сестра Шолли родились в состоятельной семье швабского бургомистра Роберта Шолля, который однажды и навсегда не принял Гитлера, назвав его Гаммельнским Крысоловом. Но дети Шолля – Ганс и Софи – не избежали нацистских соблазнов: оба прошли через Гитлерюгенд с его коллективным экстазом. Но привитый отцом иммунитет ускорил созревание их душ; оба вошли в юность с ясными головами и трезвым взглядом. Юность толкала к действию, к поступку, пусть безнадежному, но такому значимому для самих себя. И они придумали эту «Белую розу» – кружок инакомыслящих – без программы, без устава, без продуманной конспирации… Конечно, попались очень скоро, когда выходили из университета, перед тем подсунув часть листовок под дверь аудитории.
Что полагалось за такие дела? При всей жесткости режима, он мог хотя бы на время сохранить им жизнь, послав в концлагерь «на перевоспитание». Почему же с этими детьми поступили так, как до них поступали только с коммунистами и руководителями антифашистского подполья? Безусловно сказался и «постсталинградский синдром», но главное – это заключение, которое составил следователь гестапо Роберт Мор, опытный служака с 26-летним стажем. Суть этого заключения можно выразить одним словом: «безнадежны». Это означало стопроцентную антифашистскую убежденность, которую нечем поколебать. Удивительный факт – такой же штамп «безнадежен» порой ставился на взрослого антифашиста после многих и многих лет его всевозможной обработки в нескольких тюрьмах рейха. «Молодые деревца податливы, они легко гнутся в разные стороны, но попадаются такие “экземпляры”, у которых в сердцевине точно вбит стальной штырь, – этих нужно выкорчевывать», – такова суть общей установки гестапо на все «детские цветочные общества» после дела брата и сестры Шолль.
