И с такой же настойчивостью, с какой искала мужа, Анна Щепкина стала ходить в советское консульство с просьбой выдать ей паспорт и визу для возвращения в Россию. Ходила долго, как на работу, и всякий раз получала отказ. В документах у нее была какая-то путаница, но главное непонятно было – зачем вообще такая Щепкина советской стране? Ну ее!
В очередной визит посетительницу просто не пустили. Дорогу заступил швейцар консульства Фомин. Ничего не слушая, резко указал на дверь.
И Щепкина вдруг озверела: от голода, изнеможения, ненависти ко всему миру, которому оказалась не нужна.
В этот отвергнувший ее мир она и выстрелила… и попала – в швейцара Фомина.
Швейцар упал. Ее арестовали. Был суд. Советские газеты начали было писать об очередном «злодейском преступлении белогвардейской эмиграции», обвинять французское правосудие в стремлении «затушевать политический смысл преступления», которое удачно встраивалось в тогдашнюю цепочку политических убийств: Воровского в Лозанне, Войкого в Варшаве… Писали, впрочем, недолго и как-то вяло: слишком было ясно – сколько ни пытайся набросить на эту Щепкину кровавый плащ белой идеологии, зацепиться-то ему совсем уж не за что!
Так и сгинуло это никчемное дело в мутных водах Леты вместе со Щепкиной и ее младенцем.
И все же видится мне в этой маленькой трагедии одно светлое пятно: в парижских тюрьмах хотя бы кормили.
В семидесятых годах XVIII века, в провинциальном французском городке Сент-Омер жили два приятеля, не желавшие быть провинциалами. Фамилия одного была Виссери, другого – Ланжене. Оба увлекались трудами «просветителей», старались быть в курсе последних научных открытий. Когда Франклин изобрел громоотвод, Виссери решил устроить такой же и над своим домом.
Что тут началось! Жители Сент-Омера, и так косо глядевшие на друзей-вольнодумцев, забросали муниципалитет протестами против этой «адской штуки, притягивающей небесный огонь», и потребовали громоотвод снести. Виссери решил судиться и обратился к знаменитому адвокату Либорелю, а тот передал это дело своему молодому протеже, по имени Максимилиан Робеспьер. Двадцатитрехлетний адвокат, недавно получивший место в королевском суде, рьяно взялся за дело: он решил столкнуть в нем мир просвещения с миром мракобесия и непременно выиграть процесс, о котором вскоре начали писать по всей Франции.
Первая речь, произнесенная Робеспьером в Аррасском суде, принесла ему громкий успех: аплодисменты, цветы от поклонниц, одобрительные отзывы коллег.
