- У меня поговаривают, что не слишком умно было торопиться с выходом, - сказал он.
- У меня тоже.
- Что будем делать? - спросил Борис Архипов, как будто можно было что-нибудь сделать.
- Ждать благоприятной сводки. Впрочем, ты можешь идти в порт. Твоей скорлупке там место найдут.
- Страдать, так уж вместе, - сказал Борис Архипов.
Борис нервничал. Он притопывал ногой, стучал пальцами по столу, рассматривал углы каюты.
- Долго эта перемычка не простоит, - сказал Овцын. - Сутки, двое. А там восемнадцать часов - и в Питере. Здравствуйте, дорогие жены и дети. Принимайте гостинцы. Так, что ли, отец?
- Да, да, - сказал Борис Архипов. - Я ведь еще не завтракал.
- Сейчас спрошу у Гаврилыча, что там осталось, - сказал Овцын и стал набирать номер салона. - Пусть принесет.
- Не надо, - остановил его Борис Архипов и нажал пальцем рычаг. - Не тревожь старика, у себя поем. - Он поднялся.
- Приходи завтра, - сказал Овцын. - Только не завтракать.
- Посмеиваешься... - вздохнул Борис Архипов.
- Пока посмеиваюсь... Бросил бы ты эту затею, отец. Возьми себя в руки, укрепись духом. Не ищи себе лишних приключений, без них забот достаточно.
- Чепуху мелешь, - тихо сказал Борис Архипов, снял фуражку и стал мять толстый кожаный козырек. Какие затеи, какие приключения! Ты меришь всех на свой плотницкий аршин...
- Слушай, отец, мне становится скучно, - перебил его Овцын. - Вечно я у тебя бревно, деревянная душа, кнехт причальный, сработан топором, без микрометра. А ты человек тонкий, изысканный, как жираф. Зачем нам в таком случае топтать ковры друг у друга в каютах? Тебе от меня скука, мне от тебя одна брань. Может, ограничимся официальными отношениями?
- Пусть так, товарищ командир отряда, - сказал Борис Архипов. -Обещаю впредь не переступать границ.
- Ну вот, понес... - вздохнул Овцын. - То бревном обзовет, то командиром отряда.
- Ты ждал, я буду извиняться? - Он нахлобучил фуражку. - Не считаю себя провинившимся.
- Никто не виноват, все правы, - сказал Овцын. - Что-то нас не туда занесло. Приходи завтракать, отец.
Но утром Борис Архипов не пришел. «Хрен с тобой, думал Овцын, сиди на своей лоханке. Надулся, старая перечница, как еж на сапожную щетку. Слова ему не скажи...»
Туман разошелся, выглянуло солнышко. «Шальной» с одним лишь вахтенным матросом на крыле мостика покачивался метрах в ста пятидесяти от «Кутузова». Шлюпка поднята и зачехлена. Яркий белый брезент выглядел очень официально.
Овцын перестал ждать и пошел в салон. Пока он завтракал, Ксения успела прибрать в каюте, переменить цветы (он удивился: откуда они среди моря?), вымыть ванну и натянуть на фуражку накрахмаленный чехол. Овцын взял фуражку, повертел ее на пальце, подсел к столу... Он спрашивал себя, глядя на белый диск, почему два умных и искренних человека, Ксения и Борис Архипов, упрекают его в одном и том же, говорят обидные слова, отстраняются. Кому другому можно было не поверить, а эти зря не скажут. Вспомнилась Марина. Она ни в чем его не упрекала, иногда только сердилась, что он не так себя ведет, как ей хотелось бы. А что у него в душе, сокровища Эльдорадо или дохлый дромадер... это ее не интересовало. Ее интересовали поступки. А эти двое тычут прямо пальцем в душу: злой, безжалостный, черствый, деревянный... не тонкий!
