Старпом не сразу понял, что от него хотят, помотал головой, спросил:
- Чего? - Потом спросил: - Зачем? - Потом опять потряс головой, улыбнулся смущенно, сказал: - Ах, да!..
Выдвинул нижний ящик стола, достал ракетницу, потом ракету из картонной коробки; он разломил ракетницу, сунул ракету в ствол, защелкнул ракетницу и вышел на крыло мостика; Овцын услышал выстрел и сразу вслед за выстрелом громкое ругательство; он выбежал на мостик и увидел, что метрах в десяти от борта распухает яркое зеленое пятно, будто под водой включили гигантский зеленый светильник.
- Вот такое дело, - сказал старпом. - Нажал.
- Хорошо еще, что так, - сказал Овцын.
Он сходил в рубку, взял два зеленых патрона, отобрал у старпома ракетницу и выпустил ракеты в небо одну за другой. Ракеты догорели, и горизонт в южной стороне остался все так же пустынен. Он взглянул на воду под бортом. Зеленое пятно исчезло.
- Ну и что будем делать? - спросил старпом.
- Будем слушать байки,- сказал Овцын.- Вам приходилось участвовать, в операциях по снятию судна с мели?
- Судьба хранила.
- А мне приходилось. Не раз. Одна такая операция продолжалась трое
суток.
- Умеете вы себя утешать, - сказал старпом.
Федоров молчал, и Овцын знал, что он будет молчать, пока его не спросят, потому что он человек дисциплинированный и деликатный, недаром молчал весь рейс до нынешнего дня.
- И весь ваш караван состоял из этих сейнеров? - спросил Овцын.
- Что вы, - сказал Федоров. - Разве их пустили бы через Арктику одних? Были еще траулеры и флагманское судно-рефрижератор. Они ушли обратно, на запад. Прорвались в Баренцево море и всю зиму там работали. Получился какой-то доход, который окупил расходы на зимовку. А мы с консервацией провозились до конца октября. Рабочих нам порт не дал, приходилось все делать своими руками. Гурий Васильевич как только сказал, что остается, его начальник перегона сразу назначил командиром зимующей группы. Днем он мотался по всем семнадцати сейнерам, по всяким складам. Вечером исчезал из порта, возвращался поздно. Утром снова начинал крутиться, до начала рабочего дня успевал договориться в портовых мастерских о материалах, инструментах - особенно доски трудно было достать. Люди уважали Гурия Васильевича. Быстро работали даже остающиеся на зимовку. Им-то уж некуда было торопиться.
Одни раз, понюхав варево нашего поварюги, который совсем разболтался с горя, что не дошли до Камчатки, Гурий Васильевич предложил мне, как бывало, сходить «в кабаре». Так я помотал головой и быстренько ухватился за ложку. Он скривился, сказал: «Истеричка...» И ушел.
