— А дальше что было? — спросил он неожиданно.
— Дальше читать стал книги. Учиться стал. Закончил девять классов. Получил специальность электросварщика. Благодарности имел в личном деле… Со старым я покончил. Слово.
Баркову уже приходилось слышать подобные речи, и он относился к ним с осторожностью. Интуиция подводила его уже не раз. Однажды он устроил н$ работу такого вот отошедшего, и тот, не приступая к работе, через два дня скрылся, обворовав товарищей по общежитию и оставив на столе записку, которую Барков не любил цитировать. И это случилось в тот момент, когда создались трудности с общежитием, когда десятки хороших ребят-комсомольцев ждали своей очереди. Альгин и Шальнов метали в Баркова громы и молнии… После этого Герман некоторое время избегал откровенных и чересчур чувствительных разговоров по душам с отошедшими ворами…
С Джалиловым было по-другому: он был беспощаден к себе и не искал виноватых.
— Может, ничего я бы не понял в жизни, если бы не было этого с Корабликом… Хороший был парень, как и я, остался в войну сиротой. Ели мы вместе, спали рядом, а когда получился у него конфликт, постановили на сходке — зарезать. — Джалилов поднял на Баркова черные тревожно округлившиеся глаза, рот мгновенно переместился куда-то к щеке, и все лицо сразу мучительно перекосилось. — Дали мне воры нож…
— И ты — друга?! — вскочил Барков. Его непослушная боксерская челка косо упала на лоб. — Ты — его?
Джалилов опустил голову, руки с синими жилами татуировки нервно сжались.
— Восемь лет казню я себя… Нет мне прощения… Каждый день его вижу во сне… Я… — его… Вечером, за бараками…
Участковый уполномоченный ушел, так и не дождавшись конца разговора, поняв только, что поселился на его участке опасный субъект, с которым он еще хлебнет лиха вдоволь.
А Барков сидел и слушал и, хотя он знал или представлял себе много из того, что рассказывал сейчас Джалилов, все же не мог не волноваться. Джалилова как будто прорвало. Барков чувствовал, что человек широко и искренне распахивает душу навстречу простому человеческому участию, и, как бы ни сложилась потом его судьба, сейчас, в эти минуты, он до боли искренен.
И вновь перед Барковым вставали ненавистные жестокие фигуры лагерных заправил. Это они много лет назад, когда разруха, голод, эпидемия обездоливали тысячи подростков, выбрасывая их на равнодушные пустынные улицы, возрождали и навязывали старый закон разбойничьего быта. Он нужен был им, чтобы заставить лишенных крова, заботы, человеческого тепла мальчишек работать на себя на воле и в заключении. Взамен этот их закон обещал заботу и защиту, призрачные права и преимущества.
