И я написала:
«Мне бывает скучно, когда ко мне плохо относятся. И потом, от глупых острот мне тоже скучно».
– Ого! – многозначительно сказал Ромка Каштан.
«Кого или чего вы больше всего боитесь?» – было написано на второй странице.
«Никого и ничего не боюсь».
«Мне еще незнакомо жалкое чувство трусости».
«Боюсь пьяных, зачетов и мышей».
«Иногда побаиваюсь собак, несмотря на возраст».
– На чей возраст, – спросила я, – того, кто написал это, или щенячий?
Тут я заметила, что Катя покраснела, и поняла, что это написала она.
«Никого и ничего не боюсь, кроме сплетен и сплетниц», – прочла я дальше и узнала почерк Ромки Каштана.
«Мстительны вы или нет?»
«Смотря за что и кому. Мщу редко, но метко. Но я еще не всем отомстил, кому мне следует мстить…»
Это опять почерк Ромки.
Я быстро перелистала тетрадь. Мне не хотелось отвечать на эти вопросы сейчас же, при всех.
«Можете ли вы пожертвовать собой?»
«Если этого требует близкий человек или дело, то, конечно, да».
«Думаю, что могу, если надо будет».
«Для Родины, для любимых друзей всегда и всем, даже жизнью (для Родины)».
Мне тоже захотелось написать здесь именно такой ответ, но тогда надо было бы отвечать уже на все вопросы, а их было очень много. Тетрадка спрашивала и о том, кого я больше всего люблю на свете, и о том, что мне нравится во владельце тетрадки, то есть в Тате, – эта страница целиком была заполнена всякими похвалами Тате: ум, красота, глаза, волосы, веселый нрав, хороший характер. Потом надо было еще написать, каков у меня характер (отвратительный!), что лучше – откровенность или скрытность (скрытность), чем увлекаюсь (еще не знаю), с кем я хочу дружить (с Татой), есть ли у меня враги (Ого! А Ромка?..), кто моя симпатия (нет еще), довольна ли я жизнью (своей – не совсем) и о чем я мечтаю (совершить какой-нибудь подвиг для людей и купить пуховый берет, как у Таты).
– Я лучше потом напишу.
– Нет, нет, надо сейчас! – закричали все.
Тата пришла мне на помощь:
– Она очень долго писать будет. Давайте лучше играть во что-нибудь или потанцуем.
Тата села за пианино. Девочки танцевали друг с другом, мальчишки стояли, заложив руки назад, ладонями упираясь в стену, и презрительно глядели на танцующих.
Ромка стал изображать учителей, очень ловко копируя математика:
– А ну-ка, допустим, это выражение пусть попытается упростить нам, допустим, Крупицына Серафима.
Это он, разумеется, нарочно выбрал меня, чтобы напомнить всем, как я накануне плавала по математике.
