Советские космонавты | страница 19
Рассказы деда о первых коммунарах и коммуне «Майское утро», жестоких схватках с кулацкими бандами, о друге местных бедняков Андриане Митрофановиче Топорове...
Проводы отца на фронт. Знакомство со сверстниками, эвакуированными из осажденного Ленинграда. Изнурительная работа в поле. И книги, книги, книги...
В школе увлекся техникой. Самой первой машиной, которая открыла перед Германом свои тайны, был старенький кинопроекционный аппарат. Он казался чудом: в нем стучали колесики разных размеров, хитро переплетались тонкие ременчатые передачи, в лабиринте крутящихся валиков бежала лента... Мальчишка неотступно ходил за киномехаником, приставал до тех пор, пока тот не объяснил устройство аппарата. И скоро Герман сам крутил фильмы в сельском клубе...
Потом его занимал автомобиль, и он не успокоился, пока не научился его водить. Были трактор, радиотехника, долгие бессонные ночи над самодельным приемником, школьный радиоузел и даже маленькая электростанция...
Казалось, только вчера переступил порог школы, а позади уже десять лет. Каким он будет, новый виток жизненной спирали? Из тысячи дорог надо выбрать одну, чтобы потом не начинать жизнь заново. Когда в Барнаульском военкомате его спросили, куда он хочет пойти служить, он без колебаний ответил: «В авиацию, в летное училище».
Первые основы теории и первые полеты, короткие письма домой: «Все нормально. Здоров. Не волнуйтесь...»
Мы все чуть ли не с самых первых самостоятельных шагов в жизни привыкли к словам — «человек — творец, человек — победитель». А вот испытать это чувство во всей его полноте удавалось не каждому. Праздничное ощущение силы, удачи, умения, гордое «Я могу!» приходит только после упорного труда. Он это понял там, в училище. Инструктор капитан Киселев внушал курсантам:
— Я из вас готовлю летчиков-истребителей, которые за все и всегда отвечают сами. И нередко отвечают жизнью. И не только своей, но и жизнью товарища. И если ты растяпа на земле — таким же останешься в воздухе...
Небо... Оно не сразу впустило к себе. К нему надо было карабкаться, цепляться за «выступы» аэродинамики, теории двигателей... Надо было не заучить, а понять, что такое дисциплина полета, что такое умение побеждать.
Через все это он пришел к своему небу. И оно стало родным. Он полюбил его, оранжево-огненное на рассвете, отмытую синь в ясный морозный полдень. Он полюбил прозрачность утра, когда небо над аэродромом словно переливается в едва уловимом мареве и перезвоне жаворонков. Он научился по оттенкам неба предсказывать погоду, упивался сладостью стремительного полета, и не было для него ничего на свете краше глубокой небесной голубизны, огромной высоты, такой высоты, с которой видно на сотни верст окрест, которая отодвигает горизонт.