— Ишь, буржуи, черти! Красных на вас пустить хорошенько…
Отошел немного, опять вернулся.
— Можа, корочку выкинули вместе с водой.
Присел на корточки в темноте, начал пальцами шарить под ногами. Нащупал чего-то, а это — камешек. Нащупал еще чего-то, а это — дерьмо ребячье. Вытер Мишка пальцы о коленку и глаза закрыл от обиды.
— Как смеются над нашим братом!
Подумал, подумал, опять шарить начал. Нащупал рыбью косточку, губами обдул, о рубашку потер.
— Кабы не захворать с нее: под ногами валялась…
А рот уже сам разевался, и щеки голодные двигались от нетерпенья.
— Ешь, с рыбы не захвораешь.
Захрустела косточка на зубах, потекли по губам голодные слюни.
— Ладно. Куда же деваться?
На вокзале Настенка лежала под лавкой.
И мужик вот так валялся на той станции, и татарченок с облезлой головой — много народу, помочь некому. Плачут, плюют, ругаются, стонут. Свое горе у каждого, своя печаль мучает.
И вошла тут в Мишкино сердце такая тоска, хоть рядом с Настенкой ложись от тоски. Но Мишке нельзя этого делать.
В Ташкент поехал, должен доехать. Лучше дальше умереть, чем на этом месте. Неужели не вытерпит? Вытерпит. Ночью нынче обязательно вытерпит. А утром завтра юбку бабушкину продаст. Дадут фунтов на пять печеного хлеба — и больно гожа. Сразу не станет есть. Отломит полфунта, остальное спрячет. Пять фунтов — десять полфунтов — на десять дней. В десять дней можно туда и оттуда приехать, если поезда не станут стоять.
Хорошо легли Мишкины мысли, по-хозяйски.
Маленько полегче стало.
Мужики в углу про Ташкент говорили, упоминали Самаркан. Тоже город, только еще за Ташкентом четыреста верст. Наставил уши Мишка, прислушался. Хлеб очень дешевый в Самаркане, дешевле, чем в Ташкенте. А в самом Ташкенте цены поднимаются и вывозу нет — отбирают. Если к сартам удариться в сторону от Самаркана — там совсем чуть не даром. На старые сапоги дают четыре пуда зерном, на новые — шесть. Какая, прости господи, юбка бабья — и на нее полтора — два пуда. Потому что Азия там, фабриков нет, а народ избалованный на разные вещи. Живет, к примеру, сарт, у него четыре жены. По юбке — четыре юбки, а чай пьют из котлов. Увидят самовар хороший — двенадцать пудов…
Потревожили разговоры хлебные Мишкину голову — защемило, заныло хозяйское сердце. Тут же подумал про юбку:
— Не продам, можа? Вытерплю?
Полтора — два пуда — не шутка. Сразу можно все хозяйство поправить. Уродится к хорошему году — тридцать пудов. Сколько мешков можно насыпать! И себе хватит, и на лошадь останется, если купить.
