* * *
…Вот, скажем, израильтянка В. рассказывает, что в московском ресторане случайно подслушала разговор молодой пары, беседовавшей на иврите. Израильтянке В., по ее словам, было очень неловко: полагая, что их никто не понимает, эти ребята делают друг другу комплименты по поводу вчерашнего секса. Трудно понять, почему израильтянке В. было неловко. Другое дело – если бы они делали друг другу замечания по поводу вчерашнего секса. Почему на летучке все спят, кто сорвал дедлайн, как вышло, что юзабилити г*вно, такие вещи.
* * *
…Вот, скажем, литератор К. внезапно проникся этакой декадентской духовностью. Ее вообще вдруг стало прибывать в среде московской интеллигенции – очевидно, назло народному православию. Литератор К. тоже почувствовал, что скромная келья известного сновидца может сейчас открыть ему больше таинств, чем наполненный посконными клерками храм. Ну, по большому блату пригласили литератора К. на очередные «сомнии» – это, значит, когда ночью все собираются и спят со сновидцем под одной крышей и так воспринимают его нереальной силы видения. Обстановка кельи оказалась очень пристойной: пятикомнатная квартира на Остоженке, переделанная в трешку, все белое, дизайн немецкий, мебель минималистская, никакой пошлости. Центральная зала – это, значит, «сомния», место сна. Сновидец (сомнус), приятный поджарый человек в белом спортивном костюме и очках, очень такой наш. Его ложе посередине, остальные узкие кроватки расставлены кругом, самое престижное место – это перпендикулярно великому человеку, слева, но туда сразу направился кто-то молодой и слизкий. Впрочем, литератор К. не без неловкости, но с удовольствием обнаружил среди других сомниев двух знакомых редакторов и пиарщика одной галереи (в жемчужной пижаме и тапочках-собачках). Все шепотом говорят про пурпурную REM-фазу, сегодня от этой фазы вроде много ждут. Легли, стали читать заклинания, вполне хорошо написанные, по интонации – как 22-й псалом: «Если я пойду и долиною черной дельты, не убоюсь хладного пота…» Ну, такое. Вдруг какой-то грохот. Все вскочили – и сидят в кроватках столбиками, как суслики. Тут сомнус горестно говорит: «Марцева!» Оказывается, была такая значительная дама в этом кругу, у нее и дельта была пурпурной, и бета отливала чем-то соответственным. А потом муж увез ее в Сидней. И она тоскует, посылает свой дух на сомнии, но получается ужасно, не духовное присутствие, а чисто грохот. И пока она не уйдет, ничего не будет. У литератора К. уже, во-первых, совсем глаза слипаются, а во-вторых, все это начинает попахивать дешевой комедией, и ему стыдновато. «Слушайте, – говорит он, – вы тут все такие крутые, да прогоните этого духа». И выясняется, что нельзя, что значит – прогоните? Все же интеллигентные люди, гостей не прогоняют. «А что же вы с ней делаете?» – «Ну, – говорят, – можно нормально, воспитанно намекать. Начать, скажем, мыть посуду, собирать со стола». И вот эти достойные люди плетутся на кухню, вынимают что-то из холодильника, пачкают кефиром чашки, потом начинают убирать со стола, посуду мыть. Громко друг другу говорят: «Завтра Машеньку с утра в консерваторию везти», «Завтра у Кати утренник».
