* * *
…Вот, скажем, после очень удачной, но очень бурной премьеры сценарист Ц. решает (в три часа ночи, в измененном состоянии сознания, в каком-то кабаке, среди множества незнакомых женщин с красными ногтями и профессиональным декольте) уехать на деревню к бабушке. Буквально: у него бабушка живет в пятидесяти километрах от Москвы, и так ему рисуется избушка ее уютная, все эти полотеночки, сковородочки засаленные, печка электрическая. Начинаются многочисленные возгласы: «Да, да, в деревню, в пампасы, в Саратов» и прочие стыдноватые ассоциации первого уровня. Кто-то садится за руль, кто-то с кем-то на прощание лобызается, и вот сценарист Ц. просыпается утром от, натурально, стука рябиновой ветки в деревенское окошко. Ну, не ветки, ладно: соседская старушонка, которая знала его вот такусеньким, стучит в окно, благо уже полдень, и предлагает, натурально, парного молочка. У сценариста Ц. такой сушняк, что он готов прослезиться: вот она, простая жизнь, community. «Давайте его сюда, баба Соня», – заплетающимся языком умиленно говорит сценарист Ц. «Не, – говорит баба Соня, – ты, Кирюшенька, на двор выдь, у меня тут бидон». Ну какое на двор, он не понимает, как с вот этой вот стотонной головой в туалет дойти. Дальше дед Егор стучит: «Киря, выходи, у меня тут пиво, поправишься». Community, понятное дело, не то что вот эти вот московские твари, с утра про бабло да про бабло. Но пиво почему-то тоже только во дворе, ящик там стоит. Ну потом дед-Егорова дочка Туся зовет завтракать, во двор, понятно, там накрыто уже. А в дом принести не может. Ну, community, да, это же не только блага, это жесткие законы: общая трапеза в честь вернувшегося блудного сына, все дела. Словом, умирая, но умиляясь, продюсер Ц. выползает во двор. В его открытом кабриолете, упаркованном посреди соседских грядок, лежит очень длинная, совершенно голая негритянка, скрестив ноги на руле, и курит, постукивая по сигарете длинными красными ногтями. И смотрит на соседей. А соседи смотрят на нее. Но про молочко, пиво, завтрак ― это они его тоже не обманули, конечно. Community.
* * *
…Вот, скажем, сценарист И. сообщает подругам, что у ее знакомых только что озверела черепашка и ее пришлось усыпить. Ну, реально, озверела: загрызла своего мужского партнера. Причем дело, по всему судя, было в недостатке физической ласки. Подругам сценариста И., образованным женщинам среднего возраста, очень это все понятно, и они немедленно включают феминистский дискурс третьей волны. Сценарист И. спешит перебить подруг: оказывается, про смерть черепашки она узнала из разговора на политические темы, а вовсе не на темы вот этого вот всего. Оказывается, женские черепашки той породы, к которой относилась покойница, действительно в какой-то мере любят ушами. В смысле, для того чтобы что-нибудь такое с ними проделать, мужская черепашка должна в процессе коитуса поглаживать им голову передними ластами. Имеет их, то есть, лапками в ушки. И от этого они расслабляются, впадают в доверчивость и готовы высунуть из-под панциря хвостик, под который мужская черепашка исполняет свой долг. А в противном случае женская черепашка не высовывает хвостик – и увы. Но покойнице, отличавшейся, кстати, вполне смиренным характером, достался на старости лет (то есть в среднем женском возрасте) слегка травмированный партнер. Дети его сразу после покупки уронили за телевизор и долго стеснялись признаться в этом родителям, скажем прямо. Так вот, он очень хотел сделать свою подругу счастливой, но одновременно поглаживать ушки и нажаривать хвостик просто физически не мог, у него была посттравматическая дискоординация. Поэтому сначала он полз к голове подруги и там поглаживал ей ушки. Подруга вполне себе расслаблялась и охотно высовывала хвостик, на все готовая. Тогда он бросался в обратный путь, к хвостику. Но поскольку дискоординация, особенно посттравматическая, – беда вполне системного порядка, то к тому моменту, когда он доползал до хвостика, хвостик успевал спрятаться, а подруга приходила в состояние фрустрации, граничащей с ненавистью. Но ведь он правда хотел все сделать, как надо! И шел на второй круг, то есть опять ковылял к голове, ласково имел подругу лапками в ушки, утешал, убеждал, что все будет хорошо, добивался доверия и уже мог бы вдуть под хвостик. Но до хвостика еще надо было добраться. Вопреки историческим травмам и пр. И он очень старался. Но, увы, историю не перебьешь. И все кончилось вот этим вот самым. И теперь стоит у друзей сценариста И. дома пустая клетка, и только обрывки старых газет летают по ней, поднятые сквозняком. Несколько минут подруги сценариста И. молчат, а потом, естественно, начинается разговор про «надо ехать».
