На workshop я собирался говорить о том, что в русской литературе чрезвычайно распространен условный реализм — имея в виду наррации, в которых выдуманные герои отражают действительность, а также замыслы и идеологию автора. Да, story-telling, рассказывание сочиненных историй. Конечно, такое положение дел сохраняется и сейчас, не только в рыночной литературе, но и в некотором эстетическом мейнстриме. Да, в начале ХХ века были попытки вести себя иначе. Скажем, абсурдисты-обэриуты. Но в принципе и это было сдвигом реальности в рамках story-telling.
При этом существует другой тип письма, основанный не на narratives, а на descriptions, описаниях. Да, я все это придумывал на английском и, признаться, не вполне понимаю теперь, как это точнее по-русски. Не «описательная» же литература, а именно что некая дескриптивная. Примерами были Шкловский — когда писал не критику и не о Льве Толстом, а «ZOO», и Лидия Гинзбург, которая в определенных случаях писала именно такую прозу, а не критику, эссе и исследования. Ее тексты лишь выглядели похоже. Например, «Записки блокадного человека». До определенной степени и, пожалуй, в единственной книге такую прозу сделал Леон Богданов. При том что это письмо, в общем, известно, очень давно известно: хоть Стерн, хоть Дефо — в «Дневнике чумного города», конечно, не в «Робинзоне». Причем Стерна-то Шкловский вспоминал ровно в этой связи. Хотя вроде бы как рядом могут быть Стерн и XX век? А это просто другая, дескриптивная проза, время тут не главное.
Захотелось курить. Я допил кофе, вышел из «Старбакса». Закурил и стоял, глядя, как по лупу движется поезд. Проехал; я стал смотреть просто на улицу: ездили машины, и ходили люди. Потом докурил и пошел направо, предполагая его, луп, обойти — по крайней мере с одной стороны, — и думал дальше. Да, если литература в целом воспринимается как story-telling, то тексты descriptive prose будут восприниматься как эссе, nonfiction и т. п. Но это — проза с ее отдельными законами. Другими, чем у story-telling. Конечно, это не мейнстрим, постоянный читательский запрос на такую прозу не сформировался — то ли привычки нет, то ли там требуется немного другое сознание. Находясь там, внутри, не очень-то понятно, как она представляется со стороны — да никак, наверное. Как что-то недоделанное, возможно. Тем не менее такая проза возникает, пропадает, снова появляется — даже вне строгой исторической преемственности. Некоторые литераторы как-то сами попадают в такое письмо, а потом уже узнают тех, кто работал так же. А если человек со стороны, без личного опыта, то он и не поймет, о чем все это.
