Причина заключалась в том, что «эти» не были обучены необходимым техническим знаниям. Теперь на «Тлалоке» оставалось немного арсенальных рабов, поскольку мало кто из нас в них нуждался. Рубрикаторы едва ли могли снять с себя доспехи. Доспехи являлись всем, что они из себя представляли.
Я не сказал ничего из этого. Я сказал:
— Я подумаю на этот счет, если попросишь вежливо.
Он ухмыльнулся. Никаких вежливых просьб не планировалось, и мы оба это знали.
— От скованного провидца Фалька у меня мурашки по коже пошли. Как думаешь, его корабль спасся?
— Это возможно, — согласился я.
— В твоем голосе не слышно особой уверенности. Эх, жаль. Фальк мне нравился, пусть он и был слишком подозрителен по отношению к своим друзьям. Ладно, так чего ты хочешь, а? Если ты пришел за извинениями, колдун…
— Нет. Хотя с твоей стороны было бы любезно хотя бы признать тот факт, что я спас тебе жизнь.
— Ценой пятидесяти моих людей, — отозвался он. — И моего корабля.
Его фрегат годился в лучшем случае на свалку, о чем я и сообщил.
— Может, это и был кусок помойного дерьма, — сказал Леор, со скрежетом зубов изобразив нечто, что при некотором великодушии можно было бы назвать улыбкой. — Но это был мой кусок помойного дерьма. А теперь говори, зачем ты на самом деле пришел.
— За списком мертвых.
Он поглядел на меня — несмотря на уродовавшие лицо шрамы и швы, оба его темных глаза были не аугметической заменой, а теми, с которыми он появился на свет. Приподняв рубцовую ткань на месте брови, он в искреннем замешательстве переспросил:
— Что…?
— Список мертвых, — повторил я. — Ты спросил, зачем я пришел. Вот зачем. Я пришел выслушать список мертвых.
Теперь они все смотрели на меня. Дуэлянты застыли. Сидевший на полу больше не стучал головой об ящик позади себя.
Леор десятилетиями командовал Пятнадцатью Клыками и служил офицером в Легионе во время Великого крестового похода. Он не стал оборачиваться к своим людям в поисках указаний, однако я почувствовал, как его мысли движутся, учитывая присутствие воинов. Он знал, что те наблюдают за ним, за этой сценой, за тем, как он отреагирует. Но также я ощущал и паучье присутствие машины, замедлявшей его разум. Она тикала и протестовала против здравого смысла с терпением, подтачивая его концентрацию и проталкивая по черепу боль вместо мыслей.
Молчание затянулось. Я чувствовал, как боль у него в голове усиливается, переходя от тика и искрящего скрипа к нарастающей пульсации. От этого его верхняя губа скривилась, совсем как у собаки.
