– Я для чего вас держу? – тихо, с зловещей ноткой проговорил монах, проткнув ледяным взглядом матросов.
– Да мы его сейчас… На куски… Гада…
– Пошли вон.
Матросы, виновато переглянувшись, ретировались.
– В высшей степени чернокожий, – сказал монах, обращаясь не к гостю, а к поднятому на уровень глаз зеркальцу, – но с лицом достаточно европейским. По крови – индус? Бенгалец? – сказал, и неторопливо повёл по щеке бритвой.
– Ваш английский нетвёрд, – задумчиво отозвался пришелец, – и с мягким «эр». Белые волосы. Бреетесь вечером, а не утром. По крови – скандинав, но долго жили во Франции?
Монах вздрогнул. Дрогнула бритва. На щеке коротенькая полоска вспыхнула алым. Однако, не подав вида, он продолжил занятие. Дождавшись мига, когда монах закончит бритьё, пришелец встал, опустил на пол мешок и шагнул к столу. На нём стоял таз, с кромки которого свешивался край белого полотенца. Второй край был опущен в воду. Чернолицый взял полотенце, прижал его в воде к дну таза, вынул, слегка отжал, и – подал монаху. Тот, кивнув, принял его и бережно промокнул свежевыбритое лицо.
– Ну и кто ты, – спросил он уже несколько изменившимся тоном.
– Я – Мухуши, – ответил юнец. – У нас семейное ремесло. Мы торгуем секретами.
– И ты намерен продать мне какой-то секрет?
– Не какой-то, – ответил индус, возвращаясь к мешку. – А очень дорогой секрет. Он стоит двести гиней.
– О, это большая сумма. Не знаю даже, найдётся ли у меня…
– Найдётся. Судя по взяткам, которые вы уже выплатили церковным сановникам, найдётся, и – золотом.
– Так, картина проясняется. И что же, ты знаешь, где находится подходящее для монастыря землевладение?
– Знаю, месье. Заброшенный замок. Очень большой. Крупный лэнд[3]. Между городом Лондон и городом Плимут, ближе к Плимуту. Все остальные условия в точности соответствуют вашим желаниям.
– Без преувеличений?
– Разумеется – без.
– И ты готов открыть мне…
– Да. За двести гиней. И выплатить их нужно – до оглашения секрета.
– Ну что же…
Монах натянул на плечи верх сутаны, взял полотенце, прижал к порезу на щеке, отнял смятый влажный ком, всмотрелся в отпечатавшийся на ткани кровавый штришок. И, вздохнув, достал из ящика стола ключ. Подошёл к кровати, вытянул из-под неё сундук, отомкнул замок, откинул крышку. Достал из сундука весомый портфунт.
Юный индус приподнял в грустной усмешке уголок темногубого рта. Он хорошо понимал, что означала эта открытость – ключ, сундук, деньги. Она означала, что монах уже принял решение лишить его возможности покинуть квартирку живым.
