Спустя четверть часа приехали пожарные. Микела извинилась перед ними, затем перед соседями. Щеки горели так сильно, что ей еще долго казалось, будто бы она стоит возле устроенного костра. Картины горят, шипят, корчатся. Мастерская умерла. Весь дом умер. Микела расплакалась. Пустота заполнила мир. Надежды сгорели. Мечты сгорели. И ничего нового. Ничего взамен.
Микела выпила стакан бурбона, успокоилась, глянула в окно на оставшееся от сожженных картин пепелище и снова расплакалась.
«Я нарисую еще! Нарисую больше!» – попыталась она успокоить себя, вспомнила ожившую картину, которую видела во сне, и поняла, что не сможет уже никогда вернуться к тому, что делала прежде. Все изменилось. В ней. В ее голове. В ее восприятии мира.
«Ни одной достойной картины! Ни одной подобающей мысли. Все плоское, поверхностное».
Перед глазами снова поплыли картинки из прошлого: Дуган в мастерской, мольберт, холст. Теперь уже все это в прошлом. Даже сама Микела в прошлом. Та Микела, которая тогда стояла рядом с Дуганом и не понимала, почему он не видит умиротворения и покоя в ее картинах… Теперь новая Микела понимала почему. «Не видит, потому что ничего этого в картинах нет. В моих старых картинах. Ни глубины, ни умиротворения, ни покоя, ни безмятежности. Они не возбуждают, не живут, не очаровывают. Никчемные, тупые пейзажи!»
Микеле захотелось сжечь не только картины, но и мастерскую, дом, весь город, а затем бежать так далеко, как только можно, пока вокруг не появится что-то новое, живое, свежее, с запахом надежды и шелестом желания. Но что будет потом? Снова никчемные пейзажи?
«Нет, если что-то и жечь следом за картинами, то саму себя», – мысль напугала и успокоила Микелу. Мысль, от которой пахло горелой плотью и болью.
Микела выпила еще стакан бурбона.
«Насколько сильно алкоголь сможет притупить боль? А если не сможет?»
В ушах зазвенели свои крики. Микела закурила, подставила ладонь под желтый язычок зажигалки. Пламя облизало кожу. Секунда, вторая. Боль полоснула сознание, вцепилась в самый мозг. Микела замахала рукой, прогоняя боль. Ожога не было, лишь небольшое красное пятно.
«Нет. Гореть, наверное, очень больно», – решила Микела, бросила короткий взгляд в сторону своей мертвой мастерской, в которой никогда больше не будет жизни. Да и не было никогда. Все – обман, вымысел, желание верить, надежда, но не истина. Словно пианино без музыканта. Можно смотреть на него сколько угодно и ждать от него музыки, но оно будет молчать, пока кто-то не сыграет на нем. «Так и мои картины. Всего лишь пианино без пианиста. Сцена без актеров».
