Юная наследница престола Ютра сама не ведала почему, но гнетущее затишье ее пугало. Девушка словно предчувствовала приближение некой таинственной беды, как зверье заранее ощущает надвигающуюся грозу. Во время обеденного перерыва принцесса первым делом поделилась с даргарийкой своими опасениями. К ее удивлению, жрица очень серьезно отнеслась к словам носительницы зеленой магии природы. Призналась, что, действительно не сомкнула глаз до утра. Успокоила, что по местным законам, во время стоянки караван никто не тронет. Согласилась перенести обсуждение заданий на потом. И пообещала немедленно принять горизонтальное положение и уснуть, дабы восстановить силы к моменту, когда грянет ненастье. Если тому и вправду суждено будет случиться.
И, к сожалению, буря грянула!
* * *
Краем уха Веленира слышала, как Шершень шепнул Фельдригу о том, что Кипарис снова задержится, и в связи с этим, попросил немножко подождать. На что разъяренный хозяин каравана обрушил поток брани в адрес черного рыцаря, объяснив, что у него нет лишнего времени на то, чтобы ждать «этого безответственного недоноска, которого, кстати, уже предупреждали». В общем, портной в одностороннем порядке быстро расторгнул контракт с «бессовестным негодяем», и отряд с ослабленной на одного человека охраной двинулся дальше.
Жрица, провожая грустным взглядом сиротливо стоящую палатку того, с кем она так увлекательно побеседовала поздней ночью и которому затем позволила больше, чем просто знакомому мужчине, недоуменно подумала: «Странно, а почему же он, раз знал заранее, что может опоздать, не переключился в режим марионетки?»
Но долго поразмышлять на эту тему, равно как и насладиться воспоминаниями о прекрасных минутах минувшего утра, даргарийке не довелось. Едва скрылся за барханом шатер круглоухого, чье общество и чьи знаки внимания для северянки стали уже небезразличными, как на обоз дерзко напали.
* * *
Зеленков чувствовал себя паршиво. Самой распоследней сволочью на свете. Он – Иуда, предавший не только товарищей по оружию, но и любимую! Не Лексу – Велениру. Точнее, Костя еще не мог точно утверждать, что привязанность к жрице называется именно любовью, так как в силу своего возраста прежде испытывать данное чувство ему не доводилось и сравнить было не с чем. К посторонним женщинам, разумеется, а не родственную разновидность любви к членам семьи.
«Хотя кого я обманываю? Люблю ее безумно! Самой настоящей любовью люблю искусственную девушку! – печально подумал он. – Которую прямо сейчас убивают».
