Ни старик, ни старуха не двинулись с места. Склонившись к растению, они продолжали изучать его.
– Вы видели? – сказал обоим саксонцам по-немецки Граус, когда наша карета снова двинулась в путь. – Доктор и его жена даже не поклонились принцу!
– Какой позор! – одновременно воскликнули чулочник и его жена.
– Ну, да ничего! – продолжал Граус. – Принц живо усмирит его! – И он сделал кулаком по воздуху движение, как бы вгоняя непослушный гвоздь.
Наконец мы приехали. Я хотел помочь Грете разобрать ее чемодан, но она заявила мне, что я в этом ровно ничего не понимаю, и приказала мне сесть и не двигаться. Я с нежным любопытством смотрел, как она вытаскивала из ящиков поштучно свой гардероб пансионерки, очень простенький, лишенный всяких украшений. Для того, чтобы не компрометировать меня, она присовокупила к прочим вещам кое-какие крохи, оставшиеся от нашего разорения. Оба «неких» платья, объявленных в письме, были показаны мне – два платья из времен «былого величия», как выразилась Грета. Она отдала их переделать, и теперь эти платья казались еще очень элегантными.
– Ты не узнаешь белого? Да ну же, Волк, неужели ты не узнаешь его? Это – то самое, которое было на мне на балу в австрийском посольстве полтора года тому назад! А вот это было на мне на Рождество… в предпоследнее Рождество, разумеется; последнее было довольно-таки печальным и одиноким для твоей Греты, мой Волк!
Не переставая болтать, она размещала платья по шкафам.
– Видишь ли ты, – продолжала она, – что мы стали бедными, это мне еще все равно. Но подумать, что быть бедными для меня равносильно ежегодному десятимесячному заключению в тюрьме, а для тебя – ссылке в дебри Германии, ну, уж это слишком! Я не желаю, чтобы это продолжалось, и постараюсь устроиться!
Это «постараюсь устроиться», сказанное девчонкой четырнадцати лет, казалось достаточно комичным. Но почему же у меня не появилось ни малейшего желания смеяться?
«Неужели это – правда? – подумал я. – Неужели мне все-таки придется однажды покинуть Ротберг, чтобы… более уже не возвращаться сюда?»
Грета, развесив принадлежности своего туалета, танцевальным шагом прошлась по комнате, затем подошла к зеркальному шкафу и, присев собственному изображению, сказала ему:
– Милая Грета, вы не то, чтобы уж очень-очень некрасивы, но зато ужасно неопрятны! На вашем платье нависли франконская пыль и вестфальский уголь, покрывающий также ваше лицо и волосы. Поспешите со своим туалетом! – А через секунду она уже была у меня на коленях, говоря: – А вы, господин Волк, потрудитесь очистить мою комнату! Через полчасика вы можете поцеловать вашу Грету, которая будет такой же чистенькой, как новенькая монета!
