— Что это было? — спросила мама.
Дядя был бледнее полотна.
— Ничего, — сказал он с отсутствующим видом, словно его посетило видение.
До конца трапезы он не проронил ни звука, только закончил церемонию словами вечного возвращения домой, в этот раз почему-то павшими на нас оглушительной пустотой:
— В следующем году в Иерусалиме.
На рассвете следующего дня у калитки таинственным образом оказался свиток, ставший ответом на мамин вопрос. Условным языком новых христиан он извещал: «Шестнадцать ласточек не вернулись в свои гнезда прошлой ночью, и их поймал фараон. Ваша птичка, Реза, была среди них».
Как выяснилось, Резу вместе с остальными гостями ее тайного седера арестовали прошлым вечером и бросили в городскую тюрьму. Кто-то дал нам знать об этом. Увидел ли это дядя в своем мистическом прозрении или всего лишь догадывался о том, что случилось нечто ужасное?
Пока я читал записку, мама сообщила:
— Эсфирь и дядя отправились просить влиятельных новых христиан выступить в суде. Они надеются, что у кого-то достанет сил помочь.
Шла суббота, долгий день перед вторым священным вечером Пасхи. В такие дни я бывал ужасно набожным, поэтому решил помочь поскорее вызволить Резу, с утра и до вечера проведя в молитвах. Но, к несчастью, это не принесло результатов. Незадолго до заката домой вернулись дядя и тетя — покрытые пылью и отчаявшиеся.
— Один из судей общины попробует вмешаться, — сказал учитель без особой уверенности в голосе и принялся ожесточенно чесать макушку. — А остальные… льют слезы и оскорбляют слух ложью.
Следующим вечером дядя, совершенно подавленный заточением Резы, спустился ко мне в подвал и впервые заговорил о возможности уехать из Португалии.
— Если я попрошу тебя покинуть эту страну навсегда, ты уедешь? — спросил он.
— Да, если придется, — ответил я.
— Хорошо. Но твоя мать… она сможет?
— Ей страшно. С известным врагом легче справиться, чем с тем, о котором ничего не известно.
— Верно. И, если останется твоя мать, скорее всего, останется и Эсфирь. И Реза, теперь, когда она вышла замуж и хочет иметь семью. Только бы она вернулась домой.
— Вот что огорчает тебя так сильно? Ты хочешь уехать? Но если ты скажешь…
Дядя отмахнулся от моих расспросов и принялся читать молитву девы Эсфирь. Она имела для нас всех особое значение, поскольку сама Эсфирь также была вынуждена скрывать свою веру.
— Помоги мне, ибо нет мне помощника, кроме Господа. Беру я жизнь свою в руки свои…
Его собственные руки сжались в побелевшие кулаки, губы дрожали. Подскочив, я прикоснулся к его плечам. Его глаза блестели от слез. Бедный дядя, подумалось мне, Португалия истощила его тело.
