Откуда было мне знать, что однажды я так сильно подведу его?
Представьте себя как бы вне времени. Прошлое и будущее словно меняются местами, и не найти между ними места для себя. Ваше тело, вместилище вашей души, парализовано неизменностью. Именно так я чувствую себя сейчас. Я ясно вижу, где и когда родилось зло: четыре дня назад, двадцать второго нисана, в нашем Judiaria Pequena, Маленьком Еврейском квартале в Альфаме, что близ Лиссабона.
Драгоценный день, словно опал в ожерелье из равных ему опалов-дней чудесного весеннего месяца. Шел пять тысяч двести шестьдесят шестой год новых христиан. Шестнадцатое апреля тысяча пятьсот шестого — для христиан убежденных.
Из мрака раннего утра среды, что застало нас здесь, в подвале, яркий закат пятницы видится мне предвестником, первыми нотами охватившей квартал фуги безумия.
За рваными нотами мелодии, почти стертое из памяти, скрывается лицо того, кого я ищу.
* * *
Этот первый седер Пасхи был душным и сухим, как и все поздние закаты. Уже более одиннадцати недель с неба не пролилось ни капли дождя. Не ожидалось дождя и сегодня.
Зато была чума, при одной мысли о которой ужас охватывал душу. Поветрие длилось со второй недели хешвана — вот уже семь месяцев.
Врачи-недоучки при дворе короля Мануэля решили, что крупный рогатый скот замечательно впитывает из воздуха субстанции, вызывающие болезнь, и потому две сотни перепуганных и ошарашенных коров свободно бродили по улицам города. Сам Мануэль, как и большинство аристократов, не разделил с горожанами их жалкой участи и отбыл из города. А за три недели до этого, в Абрантесе, король издал указ о строительстве двух новых кладбищ за пределами городских стен для еженедельно умирающих жителей.
Разумеется, души умерших уже не могли оценить столь благородного жеста. И вряд ли кто-то торопился проститься с жизнью, чтобы воспользоваться королевской щедростью, на деле бывшей лишь очередным доказательством его бесплодной практичности и трусости. Стало ли это поворотным моментом?
Жизнь с каждым днем все больше походила на болезненный бред. За последние три дня я увидел осла, которому его хозяин вырезал кинжалом глаза. Он лежал на земле, из глазниц хлестала кровь. А еще — девочка лет пяти сбросилась с диким воплем с крыши четырехэтажного домика.
Бедняки, чтобы хоть как-то унять терзающий их голод, ели размоченные льняные нитки.
Мне едва исполнилось двадцать. И я искренне и безоговорочно верил в то, что со мной не случится ничего плохого, ведь этот город был благословен совершенным смыслом Торы.
