— Что ты так поздно? — спросил Шешковский Жемчугова, впуская его и затворяя за ним дверь.
— Дело было, — коротко ответил Митька.
— Ты чуть меня захватил, мне уже пора на службу.
— Опять на ночную работу?
— Да, — морщась ответил Шешковский и задумался, замолчав.
— Что, тяжело?
— Знаешь, подчас невыносимо тяжело бывает. То есть, давным-давно я бросил бы это дело и службу, если бы не сознание, что на этом посту я все-таки приношу пользу в том отношении, что, пожалуй, половину людей спасаю от мучений. Зато приходится смотреть, как мучают вторую половину.
— А он все еще свирепствует?
Шешковский понял без пояснений, что под этим «он» подразумевается князь Никита Юрьевич Трубецкой, занимавший пост генерала-прокурора, ставленник и ярый клеврет Бирона, главным образом производивший те зверства, которыми в истории отмечено то время.
— То есть, понимаешь ли, неистовствует, как зверь лютый! — сказал Шешковский про Трубецкого. — В последний раз подошел к вздернутому на дыбе человеку и сам бил его по лицу набалдашником своей палки. Этого даже по закону не полагается на дыбе.
— Скотина! — процедил сквозь зубы Митька. — Ну а Андрей Иванович что?
Андреем Ивановичем звали генерал-аншефа, сенатора Ушакова, начальника Тайной канцелярии.
— Что и может Андрей Иванович? — пожал плечами Шешковский. — Он кряхтит да про себя молитву читает и, когда по закону можно, останавливает, делает, что возможно, для облегчения. И от закона не отступает, но зато несправедливости никакой не допустит. С ним еще можно бы ладить, а вот с князем Трубецким — тяжело!
— Ты зачем меня звал-то? — проговорил Жемчугов, видимо для того, главным образом, чтобы переменить разговор.
— Мне нужен верный человек, — сказал Шешковский, делая над собой видимое усилие, чтобы успокоиться.
— Зачем?
— Надо тебе сказать… нет, не кури, терпеть не могу, — остановил Митьку Шешковский, видя, что тот вынимает трубку.
— Виноват, забыл! — усмехнулся Митька, пряча назад свою трубку. — Ну так зачем тебе человек-то нужен?
— Тут появилась в Петербурге странная какая-то женщина-француженка, по-русски совсем не говорит.
— Значит, не столько «странная», сколько «иностранная»? — усмехнулся Жемчугов.
— Будет тебе, не паясничай! Тут о деле идет. Поселилась эта француженка вот уже четыре дня в Петербурге, по нашим донесениям, наняла хороший дом.
— Где?
— На Невской першпективе. Деньги, по-видимому, у нее есть, не нуждается, но ни знакомств, ни связей, ничего. Притом она никуда не выходит, сидит целый день у окна и, по-видимому, наблюдает.
